и вовсе не существует. Уж я-то это знаю, поверьте.
Мужчина уставился в стеклянную панель. На улице разворачивалось настоящее светопреставление – сплошная стена низвергавшегося с неба ливня, с силой ударяясь об асфальт, тут же превращалась в бурлящий поток, посеребренный призрачным сиянием будто разламывающихся светом уличных фонарей.
«Стоп, стоп! Фонарей ведь нет на столбах. Ты же сам отчетливо видел там, снаружи, что на столбах прожектора», – пронеслось в голове. Ну да, видел, а сейчас я отчетливо вижу фонари.
От непогоды кабинет отделяла лишь стеклянная панель, и создавалось впечатление, что мы сидим на тротуаре. Мне показалось, что пламя фитилька подмигнуло из-за сплошной стены дождя.
Я оторвал взгляд от стекла. Флинт насмешливо посмотрел на меня и закурил. Что-то смущало меня в его лице, и только спустя какое-то время я понял, в чем дело. Сами черты лица были очень подвижны, но казалось, что на нем лежит печать вековой меланхолии, и все же порой оно смягчалось всепонимающим взглядом ярко-голубых глаз, и тогда сквозь густую щетину непостижимым образом проступали иконописные черты святого.
Прочистив горло, я спросил:
– Вы сказали, что чучело является проводником?
Яркая вспышка молнии сверкнула прямо за стеклянной панелью и на пару секунд осветила кабинет. Черты лица Флинта резко заострились. Отблеск молнии полыхнул змейкой в антрацитовых пуговках глаз Сантьяго, и почудилось, что попугай ожил. Оглушительный раскат грома на какое-то время заложил уши, казалось, что барабанные перепонки не выдержат и лопнут.
– Да, Сантьяго проводник. И впредь попрошу вас, молодой человек, быть более уважительным. Сантьяго не чучело, он – проводник, – с нажимом на последнем слове сказал Флинт, но затем его лицо озарила улыбка. – Итак?
Я выложил на стол ручку, блокнот и диктофон.
Флинт прикрыл глаза и тихо сказал:
– Нет.
– Что? – Я уставился на него.
– Вам придется довольствоваться вашей уникальной памятью, – он открыл глаза.
– Но…
Флинт перебил меня:
– Никаких «но», это было одним из условий, соблюдения которых я требовал. Это и позволило состояться этой встрече.
Я был в растерянности – приятель ни о каких условиях мне не говорил. Единственное, он просил, чтобы я ничему не удивлялся, но делать было нечего, как говорится – «на нет и суда нет». Я убрал со стола ручку, блокнот и диктофон.
– Я уже упоминал, что был против этой встречи, – продолжал между тем Флинт, – но Сантьяго настоял. Я… я не смог возразить. – Он погладил чучело попугая. – Слишком долго он молчал.
Флинт вновь закурил и, выпустив густую струю дыма в потолок, неожиданно спросил:
– Как давно вы заинтересовались капперингом?
– Два года назад.
– Что побудило вас заняться этим?
– Любопытство и… возможность
