и взволновал каменское общество. На середине спуска я слетел вместе с оглоблей, а мои спутницы, оставшись без правила, свернули с проторенной дороги и ударились на огромной скорости в заднюю стенку жалкой избушки, где на печи лежали и сумерничали дед да баба. От страшного удара в стену русская печь развалилась, а испуганные «до смерти» дедушка и бабушка очутились на сохранившемся поду. Мои спутницы отделались сравнительно благополучно: одна с неделю ходила в школу хромая, с зашибленной ногой, другая долго не могла поправиться, получив удар в грудную клетку, а третья, уткнувшись головой в сугроб, наглоталась снегу и застудила горло – необходимый инструмент в преподавательской работе. Мне же пришлось расплачиваться из кармана отца со стариком и старухой за понесенный ими материальный и моральный ущерб. Слухи «о распущенном» поведении учительниц долгое время ползли по Каменке, и санные развлечения пришлось прекратить.
Главные мои душевные связи с учительским миром устанавливались через литературу и музыку. Довольно богатая библиотека моего отца, пополнявшаяся в основном за счет приложений «Нивы», активно использовалась через меня учительским персоналом. Я, уезжая из Самары на летние каникулы, привозил целую кучу интересной литературы, которая также использовалась совместно с учителями.
В летние бархатистые вечера небольшая компания молодежи собиралась в цветнике нашего сада, и я услаждал их слух и душу «концертами» из произведений Шопена, Бетховена и других композиторов, а также входивших тогда с трудом в сферу большой музыки новаторов Скрябина и Дебюсси.
Волостной старшина Алексей Иванович Казаков представлял собой импозантную фигуру и держал в своих крепких руках власть долгие годы. Ходил он в ладной поддевке с серебряной цепочкой и часами в грудном кармане, в до блеска начищенных сапогах. Выбился он «в люди» из самых низов крестьянского мира с помощью какого-то «шахер – махер» в торговле овечками или шкурами, используя старый принцип: «Не обманешь – не продашь». Появилась в кармане лишняя пятерка, и с ее оборота начал накапливаться его капитал. Об этом счастливом случае, который он умело использовал, Казаков со смаком рассказывал сидя за праздничным столом в отцовском доме, и этот рассказ умного хищника запал в моей памяти на долгие годы. Дом его под железной крышей с обширными надворными постройками стоял в мордовском конце, как неприступная крепость; на окнах большие прочные ставни с болтами, крытый двор с разными службами, выходивший задней стеной на улицу; все из самана и побелено. Рядом с этой «крепостью» стоял небольшой деревянный дом, где размещались почта и телеграф, куда два раза в неделю доставлялись на паре с колокольчиком все новости из необъятного беспокойного мира.
Сын его, Петька, жиденький по сложению блондин, появлялся на каникулах в хорошо сшитом мундирчике какого-то московского юридического вуза (может быть, и лицея), с красивыми вензелями на плечах. Это был типичный «белоподкладочник»,
