с разложением сил, приложенных к каждому борту, начала вертеться; я, теряя опору, погружался в мутный поток, впервые наблюдая подводное царство, и остро жалостливо думал о несчастной матери, у которой погибает такой несчастный, единственный сынок Коля. Крепкая рука Александра Ивановича снова выносила меня на поверхность. Быстрая смена надежд продолжалась, надо полагать, минут 15–20, когда наконец две-три лодки со спасательной станции (а нас отнесло течением метров на 400 от нее) не приняли утопающих.
Когда я сходил по длинным трясущимся доскам спасательной станции на берег, я увидел большую толпу нарядной публики, привлеченной интересным происшествием. Мое затуманенное сознание сохранило только чувство неловкости, вызванное таким пристальным вниманием толпы, и острое желание провинившегося кутенка явиться перед строгими очами своей маменьки, и я, не сообразив, кому я обязан своим спасением, пустился бегом домой, на дачу. За мной вдруг затрусил с одышкой главный конструктор и строитель нашего судна – полковник. В одной руке он держал свое тростниковое удилище, а в другой – свою огромную соломенную шляпу. На двухверстной дорожке до дома было много гуляющих. При встрече с ними полковник забегал за куст, церемонно опускал шляпу на стыдное место и, встав во фронт по военной привычке, громко рапортовал: «Пардон, мадам!» Виноватый поклон и так далее – до следующей группы.
Так и запомнился мне на всю жизнь этот милейший несчастный человек с его «Пардон, мадам!» Дальнейшая судьба его мне неизвестна. Неизвестна и судьба его золотых часов, за которыми вслед за происшествием начались массовые опасные поиски самарских ребят. Но мы тонули на глубоком месте, и едва ли эти поиски могли увенчаться успехом.
Далее слезы и проборка матерей и, конечно, благодарственный молебен в часовне у иконы Божией Матери «Взыскание погибших» за чудесное спасение Александром Ивановичем утопающего отрока Николая. Сам же спаситель держался благородно. Земной ему поклон! Без его геройства не писать бы мне этих мемуаров!
Характерно, что и после этого происшествия я так и не мог научиться хорошо плавать. На глубоком месте я не мог избавиться от нервного шока и усиленного сердцебиения и… шел на дно, захлебываясь соленой теплой водой Черного моря. Так как все это происходило на глазах публики, то вызывало гомерический смех окружающих, сдобренный ядовитыми репликами острословов. А мне при этом было совсем не до смеха…
Первые шаги авиации и кино
На первый полет русского летчика Уточкина или Ефимова (не помню!) осенью 1910 г. собралось на ипподроме пол-Самары. Входная плата – пятак, но мы, мальчишки, пролезали через любые щели в высоком заборе, и полиция была бессильна справиться с таким напором. Я даже залез на башенку, венчающую павильон для «чистой» публики. Обзор был великолепный! Биплан, видом похожий на пустую этажерку, опутанную сложной сеткой проводов, но готовую развалиться от легкого удара, стоял
