наших вельмож, и, как написал, его преосвященство, с ним нужно было считаться.
Поскольку моя прекрасная Марина была дочерью Мнишека, и пребывание рядом с ней было озарено для меня солнечным светом, я ни в коей мене не противился этому указанию, в отличие от Дмитрия. Дмитрий оказался не так легок на подъем, как предполагал нунций. Как только популярность его возросла, он сделался более капризным.
– Я поеду теперь, – ответил он. – Ваша работа, Земский, выполнена и, я признаю, выполнена неплохо. Но я не ребенок, и взяв нынче дела в свои руки, я отныне буду сам себе хозяин. Дни погонщика с пляшущим медведем позади.
Его преосвященство в том же письме написал мне следующее:
– На службе у Мнишека есть старый польский солдат, который был некогда в плену в России. Этот человек не раз видел Дмитрия в Угличе и утверждает, что без труда узнает царевича, по меньшей мере, по двум приметам. Он говорит, что у ребенка на шее ниже уха была бородавка, а правая рука, как казалось, и как говорили люди, была чуть длиннее левой. Свидетельства этого человека, возможно бесполезны, но они, тем не менее, могут быть весьма ценны для царевича. Хорошо бы заранее предупредить его об этих приметах из его детства, чтобы этот простой солдат смог полностью подтвердить его личность.
Эта часть письма кардинала, который, как я позднее узнал, получил эту информацию от епископа Сандомирского, как и мы, члена Общества, мне не понравилась, и посему я не торопился передавать послание Дмитрию.
Если утверждение обладало значимостью, должен ли был я усмотреть в нем скрытый смысл? Наверняка должен был, поскольку, если бы я не обнаружил этих примет у царевича, его нужно было предупредить, чтобы старый солдат не разочаровался, стараясь узнать ребенка Дмитрия во взрослом мужчине.
– Ба! – сказал Дмитрий, покраснев, когда я все же прочел ему письмо его преосвященства. – Полагаю, я перерос эти два детских уродства. Неужто этот старый осел заставит усомниться в моей личности, если не обнаружит этих изъянов после стольких лет?
– Будет весьма жаль, если так, – ответил я, так как был сердит на Дмитрия в тот момент за его властный тон в течение всего нашего разговора. – Вера в ваше происхождение, столь скоро взращённая, столь же скоро может быть разрушена противоположными свидетельствами.
– Вы сегодня говорите какую-то чушь, Земский, – сердито ответил царевич, – он не посмеет заронить сомнения, или это ловушка, приготовленная для меня Мнишеком? – добавил он мгновение спустя. – Под каким ухом, по словам этого человека, была бородавка?
– Об этом ничего не говорилось, – проворчал я, – вашему высочеству не составит труда вспомнить.
– Конечно же нет, мое высочество прекрасно знает – будьте уверены, лучше, чем этот старик, который, наверняка все позабыл. Не является ли доказательством того, что этому человеку можно верить лишь наполовину, то, что ребенком я был вдвойне обезображен и имел две бородавки, по одной под каждым ухом?
– Ваше
