дощатые. Напротив входной двери в коридоре была еще одна комната, которую предполагали оборудовать под ванную и туалет, но что-то у папы не получилось, и ее быстро заняли под жилье для тети Марфуши с сыном. Марфуша на ночь запирала дверь входа в дом и ночевала обычно в каморке под лестницей, открывая дверь по звонку припозднившихся обитателей дома. К сожалению, такие «удобства» как туалеты, были в начале коридора при выходе через черный ход во двор, три кабинки на 10—12 семей. Кабинки запирались ключами, которые были розданы каждой семье.
Брюсовский переулок был очень тихим, если не считать колокольного звона от церкви, расположенной почти напротив дома. Звонили довольно рано по утрам, и сначала это будило нас. Мостовая, как и почти всюду в Москве, была покрыта булыжником. Первые годы мы с Осей катались в переулке с горки, что вела к Тверской улице на саночках, а по неочищенным от снега и льда тротуарам на коньках «Снегурочка». Автомобилей и повозок было мало. Совсем рядом с домом находился Чернышевский переулок с дровяным складом, и мужской и женской баней. Это все справа от дома, если стоять к нему спиной. Слева же от дома был огромный, с несколькими дворами и сквериком, дом, многоэтажный, с лифтами, который почему-то назывался «дом Правды». Там жили мой товарищ по классу Яша Мезивецкий и наша же одноклассница Наташа Васнецова. Против «дома Правды» расположены были одноэтажные длинные семейные бани, где в одном помещении могла мыться целая семья. В конце переулка находился шести или семиэтажный дом, в котором проживал еще один мальчик из моего класса Сережа Кабанов. А в Леоньевском переулке жил Витя Цейтлин, еще один одноклассник. В школу меня определили только осенью 1923 года, видимо время переезда в Москву и первая неустроенность повлияли на то, что был пропущен почти год. Наверное, тоже было и с Леной, но учиться мы стали в разных школах. Лена в девятилетке, а я в семилетке. После семи лет можно было продолжать образование еще два года, которые давали некоторые профессиональные навыки.
В доме №2 нашлась старенькая учительница, настоящая француженка, мы с Леной стали брать у нее уроки. В последствии Лене это пригодилось, к тому же два или три года летом с нами выезжала на дачу пожилая, очень приятная женщина Марья Михайловна, бывшая дворянка, генеральская дочь, прекрасно знавшая французский язык, и Лена могла продолжать занятия. А я французский бросил, т. к. в школе изучали немецкий язык. Но и теперь, спустя столько лет, я помню, наверное, с полусотни слов, два отрывка в стихах из басни Лафонтена «Стрекоза и муравей» и маленькое стихотворение Альфреда Мюссе, начинающееся в переводе словами: «Мой милый друг, когда я умру…»
Что касается Марии Ивановны, то она была с нами только первую зиму, потом она уехала вроде на родину в Белоруссию, вышла замуж, через несколько лет оказалась проездом в Москве, заходила к нам, кажется, жаловалась на не сложившуюся жизнь.
Дядя Давид первые годы жил у нас, он спал
