после войны, запчастей никаких и в помине не существовало. В череде ремонтов машина наполовину стала русской. «Технология не та получается, язви ее в душу бога мать!» – в сердцах восклицал Стамбулыч, докручивая последнюю в ремонте гайку.
Под конец смены случилось событие, круто изменившее привычный распорядок труда пацанов. Минут за пять до гудка между стеллажами выросла коренастая фигура Краснослободцева на кривоватых ногах, обутых в пыльные, с отвороченными верхами и болтающимися ушками кирзачи. Директор опытным взглядом прикинул количество загруженных полок, умножил в уме на их емкость и черканул итог карандашом в блокнотике. Карандаш сунул вновь за ухо, а блокнотик поместил в нагрудный карман старой хлопчатой гимнастерки, в которой демобилизовался из армии. По расценкам выходило негусто на брата.
Когда гудок возвестил шабаш и транспортер застыл, повинуясь выключенному Стамбулычем рубильнику, директор поднял руку и скомандовал сержантским голосом:
– Так… Хлопцы, ко мне! Есть разговор.
Первым зашабашил Лешка, стоявший у транспортера. Даже не стал брать доехавший к нему сырец, ничего, полежит себе на ленте до новой смены. Вынул из кармана серый от частого употребления платок и утер пот со лба. Ванька с Борькой еще заканчивали поднимать с полу упавшие кирпичи и укладывали на свободные полки. Толян прибирал соломенные маты из проходов, частью вешал их на крючки между столбами, подпиравшими крышу, чтобы не сильно задувало со двора. Остальные маты сбросал в кучу.
Закончив дела, мальчишки неспешно подтянулись к Краснослободцеву. Директор взял железными пальцами ближайшего к нему Ваньку Крюкова за мосластое плечико, растянул в улыбке верхнюю, заячью от давнишней армейской травмы, губу. Говорили, что Иван перевернулся на бронетранспортере, переломал немало костей и поранил сильно лицо, а губу рассек прямо-таки до безобразности. В родном селе комиссованного сержанта поставили директором кирпичного завода по причине умения командовать людьми. Дурака валять Краснослободцев не привык, инвалидности стыдился, а поскольку молодость брала свое, то вскоре кости срослись, а мускулы окрепли – и от работы, и от спорта, к которому приучился в армии. Чем вагонеточные колеса хуже той же штанги? Одной рукой выхватывал над головой колесную пару, что пушинку. Только вот губа срослась неровно и раздваивалась при улыбке наподобие заячьей. Поэтому Иван старался улыбаться пореже, чтобы не выказывать явно обидный шрам. Вот и сейчас поспешил согнать с лица страшноватую улыбку-гримасу.
– Норму не тянете, – буркнул он, листая блокнот. – Перекуривали, небось, часто? Три тысячи двести тридцать семь кирпичей уложили. На нос рубля по четыре с малыми копейками. На арифмометре уточню.
– Так уж и тридцать семь? – обиженно отозвался самый смелый из дружков – Дробя. Он даже нос свой сломанный задрал с вызовом и чубом волнистым тряхнул. – Мы, что ль, транспортер вырубали?
