медик, желая убедиться, что я все правильно понял. «Когнитивное оцепенение», «потеря двигательной инициативы», «полное расстройство речи» – вот термины, которые он употребляет. Видя мое перевернутое лицо, пытается успокоить меня, как умеет:
– С чисто физиологической точки зрения ваша мать, скорее всего, не страдает. Мы сделали компьютерную томографию, и результаты не показали никаких отклонений. Ее состояние – результат сильнейшего посттравматического шока.
Нетрудно понять, что так отреагировал ее мозг на попытку убить человека. Медик откашливается и говорит:
– Тотальное оцепенение – явление необычное, но и не исключительное. Мы все по-разному реагируем на потрясения. Одни больные не сдерживают эмоции, другие подавляют их. В случае с вашей матерью мы столкнулись с гипореакцией, которая транслирует страдание от того, что… – Он колеблется в течение двух-трех секунд, прежде чем продолжить. – Умышленно или непреднамеренно спровоцировала инцидент.
На это мне ответить нечего.
– В одном я уверен, мистер Кирхер: ваша мать не симулирует свое состояние.
– Почему вы мне это говорите?
– Иногда мы госпитализируем пациентов, замешанных в уголовных преступлениях: некоторые притворяются, разыгрывая дурачков или чокнутых. Вашу мать прошлой ночью осматривал психиатр; смоделировать такое состояние перед профессионалом практически невозможно.
– Как долго это продлится?
– У меня нет ответа. Как правило, так называемая острая фаза длится от нескольких часов до нескольких дней. Но абсолютного правила нет: одни расстройства оказываются временными, другие переходят в хронические формы.
Врач надевает очки и тут же их снимает – жест, отражающий желание закончить трудный разговор.
– Мне нужно ее увидеть.
– Ваша мать заснула всего несколько часов назад и до сих пор не проснулась. Мы не можем ее беспокоить.
– Я знаю, что полиция запретила посещения – они не хотят, чтобы мама вступала в контакт с кем бы то ни было.
– Я не полицейский, господин Кирхер. Ваша мать для меня пациентка, такая же, как и все остальные.
– Ну так позвольте мне увидеть ее, всего на минуту. Я проехал семь часов и не могу уйти просто так.
Доктор избегает моего взгляда, трет щетинистые щеки. Я прямо-таки вижу, как в его голове вращаются какие-то шестеренки; кажется, он осознал, что и так наговорил лишнего.
– Следуйте за мной, – в конце концов неохотно бросает он.
Мы минуем два коридорных перекрестка; я ожидаю увидеть полицейского у дверей палаты моей матери, но там никого нет. Я радуюсь, наивно сочтя это хорошим знаком, но чуть позже узнаю, что некоторые люди, находящиеся в больнице под стражей, нередко остаются без присмотра, особенно ночью.
– Не больше
