со своим багажом, когда оттуда чуть не попадали в грязь все книги и новехонькие учебники. Приметив знакомые очертания, сердце старика запрыгало и, казалось, рвалось вырваться и перебить его ребра. Он почувствовал трепет в груди, и его грубые, до локтей покрытые шрамами руки задрожали. Владимир не чувствовал ни грязи под ногами, ни того, что он смертельно озяб и вымок, когда шел навстречу Рите. Женщина тоже признала его, но несколько колебалась, словно приросла к земле и более не могла сделать ни шага. Только ясно увидев улыбающееся старческое лицо, изрядно осунувшееся с их последней встречи, Рита кинулась в объятия отца. Она тихо всхлипывала и уткнулась носом в его плечо, точно ей снова было восемь лет и она упала на острые камни, изодрав ногу в кровь. Владимир и сам подрагивал то ли от удушающего чувства счастья, то ли от боли и тревоги, поражавших все то же опьяненное сознание. Так они стояли долго, затем Рита утерла свои слезы рукавом потрепанной черной куртки, которая висела на ней как мешок. Создавалось впечатление, что ее сняли с мужского плеча. Ее большие, широко раскрытые грустные глаза встретились с безумным, одурманенным любовью взглядом отца. Вот она и дома.
– Ну как ты? – заботливо спросил Владимир, кладя руки на резко опавшие плечи дочери.
– У меня не прекращаются головные боли и шумит в ушах. Я думала, что утопну или окоченею по пути сюда, а еще я совсем не помню дороги до дома… Ноги болят и руки ломит. Кажется, я обронила словарь, который ты подарил мне, когда мы тащили и выталкивали машину из канавы и все вещи разлетелись. Мне так жаль… – Рита скорбно опустила голову.
Она сбросила ладони отца со своих плеч, все еще предполагая увидеть обиду и разочарование в его глазах. Все ее тело было сконфужено и будто бы сдавлено. Она вжала голову в плечи, словно подстреленный заяц, ожидающий укуса в горло и хруста собственных костей. В свете зажигавшихся окон и фонарей импровизированного рынка у машин стало заметно, как бледна ее кожа и что под ее большими, почти щенячьими впалыми глазами будто бы сажей нарисованы черные круги. В ней едва проглядывался образ молодой бойкой девушки, когда-то бросавшей вызов целому миру. Осталось лишь блеклое воспоминание о прошлом. За большой черной курткой робко, переминаясь с ноги на ногу, стоял мальчишка. Он дрожал. Казалось, он боялся подойти ближе и вступить в круг, очерченный светом фонаря. Он, как дикое животное, сторонился нового для него человека и в нерешительности замирал, когда Владимир переводил на него спокойный взгляд. Мальчик был одет скромно, но тепло. Из-под шарфа, обмотанного в три слоя на его тоненькой шее, выглядывали круглые и серые, точно рыбья чешуя, глазенки. Взгляд их был плавающим и не мог выбрать себе объект, на котором можно было остановить внимание. Мальчик молчал.
– Что же ты стоишь как неприкаянный, а, Иван? Идем, – сказал Владимир, переводя взгляд на Риту.
Он крепко взялся за ручку тяжелого чемодана, а свободную руку подал дочери, чтобы та на нее опиралась.
