style="font-size:15px;"> Когда Антон переоделся, он вышел к большому обеденному столу, у которого все так же неподвижно сидел Трофим и протянул ему руку знакомясь:
– Антоном меня зовут.
Трофим пожал его руку и испытующе глянул на своего будущего родственника:
– А мэнэ – Трофим Григорьевич Забродько.
Общих тем для разговора сразу не нашлось. Фронтовиком Трофим не был. По возрасту и состоянию здоровья был он определен в местную ополченскую команду в Екатеринославле, и задолго до событий октября семнадцатого года команда тихо и без препятствий со стороны своего спокойного начальства разбежалась.
О хозяйстве говорить Трофиму вроде б тоже не пристало. Не его это хозяйство, а пришедшего с фронта Антона. Так и промолчали б они этот первый вечер, если б не примчавшийся с большой бутылью первача Дык-Дык. Он прибежал после бани, набунчил свой пышный, давно не стриженый чуб, и, заглянув несколько раз в настенное зеркало у входа, весело объявил:
– А ну, казачки, гуляем по случаю нашего в жизни этой сохранения и долгожданного в хутор возвращения.
С этого вечера и втянулись хуторские казаки в то, что они потом называли в шутку великой пьянкой, после великой войны. По хозяйству делать было решительно нечего. Намело, чуть ли не до крыш. В нетопленном сарае с инвентарем долго не провозишься. А тут еще праздники один за другим. Рождество, Новолетие, Крещение, и – пошло, поехало. Перестали даже различать, где сама пьянка, а где после неё похмелье.
Антон с Трофимом, словно не замечали друг друга. И в курене, ходя рядом по соседним скрипучим половицам, и в сенях, разбрасывая валенки по разным углам, и во дворе, когда тропили разные пути на маленьком, продуваемом всеми зимними ветрами пространстве.
Трофим, как бы невзначай, оставил на столе у окошка местную газету новых властей с длинным названием «Известия Областного военно-революционного комитета Донской области» за номером вторым. Антону, прочитавшему ее от оглавления до выпускных данных, особенно запомнилась фраза:
«В Каменской необычное ликование. Жители, особенно женщины, хватают на улицах офицеров и срывают с них погоны».
Трофим после этого, не раз и не два, бросал взгляд на висевший на стуле китель с погонами, но говорить ничего не говорил, боясь скандала. Только один раз Матрена, по всей видимости, с его подсказки, шепнула собирающемуся к полчанам на посиделки Антону:
– Антоша, ты бы поостерегся во всей то офицерской красе по хутору гарцевать.
– Ничего, мамаша, у нас в хуторе, как в окружной станице еще нет таких смелых, чтоб с боевых офицеров погоны срывать. А кто потянется… – и он поддернул вверх шашку в ножнах, – тому ручонки по самые плечики и поотсекаем.
Затем повертел шашку, которую вроде сначала на посиделки не собирался брать, но потом перекинул ремень через плечо и одел портупею с кобурой, в которой угнездился вороненый трофейный маузер.
