Труп опознали. Это он и был.
«Нодарбол». Что хорошего можно вспомнить о Гене? Не знаю. Его, вроде, вообще никто терпеть не мог, не только мы.
Упорно вспоминается игра «нодарбол», имеющая к Гене, впрочем, небольшое отношение. Однажды Михалыч, Гога, Нодар, Гена, Шосс, Тушкан и я, плотно пообедав в столовой на Палос де ла Фронтера и отдуваясь, неторопливо курили на улице.
– Вот, Гена, – молвил Михалыч, протягивая Гене рекламную листовку, которую где-то подобрал, – почитай. Может быть, узнаешь что-нибудь интересное и полезное для себя…
– Шо это?.. – брезгливо воскликнул Гена и, не рассматривая, смял и швырнул бумажку, которая попала в Нодара.
– Что ты на меня х… ня бросил! – возмутился Нодар.
Так у нас появилась игра «нодарбол» в которую мы стали играть втроём с Тушканом – точнее, не игра, а некое театрализованное представление. Мы распределяли роли: кто из нас троих – Михалыч, кто – Гена, а кто Нодар, после чего «Михалыч» со словами: «Вот, Гена, почитай…» совал «Гене» какую-нибудь бумажку, после чего «Гена», визгливо вскрикнув: «Шо это!» швырял скомканную бумажку в «Нодара», который, в свою очередь, немедленно бурно возмущался: «Что ты на меня х… ня бросил!» – синоним слова «ерунда» должен был быть в именительном падеже, потому что Нодар – грузин. («Михалычем» обычно становился тот из нас, кто от нечего делать подбирал что-нибудь с тротуара, ну, и так далее).
Когда мы, вновь оказавшись на Палос де ла Фронтера в той же компании, объяснили присутствующим, кто из нас кто, и «сыграли» в «нодарбол», Нодар, вспомнив тот случай, засмеялся, Михалыч, как всегда, произнёс что-то не относящееся к теме, а Гена с треском повертел пальцем у виска и мрачно молвил:
– Совсем мужики допились.
Заветный пакетик. Однажды в альберге Нодар попросил у нас книгу Лема и стал её внимательно читать. Тут в спальне появился Гена и начал что-то Нодару втирать. Нодар, желая от него отвязаться, сказал:
– Слушай, Гена. Я вот тут прочитал рассказ про двух конструкторов. Их звали Трурль и Клапауций. Они были роботы…
Гена, раздражённый тем, что ему говорят что-то недоступное его пониманию, с треском плюнул и вышел вон.
Гену-то интересовали только деньги и ничего более. Он как-то показывал мне на досуге пластиковый прозрачный пакетик, в каких держат билеты на метро. Вместо билета, впрочем, в пакетике лежала очень аккуратно сложенная стодолларовая купюра. Гена перевернул пакетик, и стала видна столь же тщательно упакованная купюра в сто немецких марок. При этом Гена назидательно говорил мне, что, вот, он не пьёт, как мы, а копит деньги.
Разумеется, нет ничего плохого в том, чтобы копить деньги! Однако как Гена их добывал, мы были наслышаны. Вряд ли испанским наркожуликам могло понравиться, что какой-то иностранец мешает им заниматься любимым делом. Ну, да нет больше Гены, и неизвестно, кому достались его деньги,
