The Bestелесность. Юлия Мамочева

      Пятнадцатилетняя девочка – яд:

      Костлявые руки из робы торчат.

      А грязные патлы, как сажа, черны —

      Примета шайтанской вины.

      «В страшнейших грехах обвиняешься ты!

      Крещёная злом самого Сатаны!

      Призналась давеча колдунья во всём,

      Судимая честным судом…

      Призналась: порой колдовала в ночи,

      Украла четыре церковных свечи,

      С неведомым духом беседы вела

      И с кошкою чёрной жила.

      От этих злодействий тебя до утра

      Очистит священное пламя костра!

      Могла б индульгенцию также купить —

      Да некогда злато копить…»

      Колдунья, сполна натворившая зла,

      Усилием воли лицо подняла,

      И детские глянули небом глаза —

      Невысохшая бирюза.

      «Деяний своих от людей не таю,

      Да только, епископ, я правду твою

      Разрушу, ведь Дьявол, поверь, не при чём

      В магическом действе моём.

      И впрямь ворожила я лунной порой

      Над милой моею болящей сестрой,

      Лечила волшебным настоем из трав,

      Быть может, законы поправ.

      И свечи взяла, только вам не назло:

      Чтоб в домике стало соседском светло!

      А прежде ведь в Храме просила огня —

      Как ведьму, прогнали меня!..

      В том доме старуха одна умерла,

      Бездетно и голодно, трудно жила!

      Кому ж, как не мне, было свечи принесть,

      Молитву усопшей прочесть?..

      Я кошку себе не могла не забрать:

      Старушка любила её, словно мать —

      Родное дитя. Да к тому же одна

      Погибла бы точно она…

      Бесплотный же Дух, собеседник ночной —

      Есть ангел-хранитель с рождения мой!

      И в Храме святом, подходя к алтарю,

      Частенько я с ним говорю…»

      Промолвил епископ: «Родная моя!

      Открылась ты честно, греха не тая…

      За это, сердечную правду любя,

      Всевышний прощает тебя!»

      На буром от крови засохшей лице

      При упоминанье о светлом Творце

      Алмазами слёз заблестели глаза —

      Заплакавшая бирюза…

      «Ужели и вправду теперь прощена?

      Ужель поднимусь из тюремного дна?

      Вернусь ли к сестре, коли пыткам конец?

      Ответь же, церковный отец!»

      Старик улыбнулся: «Забыта вина!

      Пускай же тебя не тревожит она…

      А значит, свободна душа с этих пор…

      Без страху иди на костёр!»

      Над площадью стал смоляным небосвод.

      Давно разошёлся нарядный народ.

      И лишь правосудия тлели огни,

      Да мрачно темнел эшафот.

      Над ним, средь ворон – средь крылатых углей —

      Голубка летала, что снега белей.

      И сколько, крича, ни старались они —

      Никак не притронуться к ней!..

      А где-то малышки всё плачут глаза —

      Другая уже бирюза.