от окружающего мира прозрачной стеной. Сквозь эту стену проникает только практичное и нужное. Я реагирую на информацию, могу работать и перемещаться в пространстве. Я вижу блики света на листьях, чувствую запах кофе – но никаких эмоций по этому поводу больше не испытываю. «Я умру. Я точно умру. Я очень скоро умру», – монотонно думаю я, рассматривая тонкую жилку на внутренней поверхности запястья. Кожа там полупрозрачная, сосуды просвечивают голубым – значит, холодный цветотип, невпопад думаю я. Чувствую на клеточном уровне, как запущенная в теле программа смерти отстукивает оставшиеся мне секунды, как таймер на бомбе в финале боевика: тик-так, тик-так. Это жизнь, и она вот-вот закончится. С бомбой торговаться бесполезно, жить мне не до ста. Я боялась стареть? Ну вот, теперь есть все шансы не дотянуть и до пятидесяти. С холодным цветотипом или с теплым – неважно. Тело – мое единственное вместилище, другого способа жить пока не придумали. И это тело меня подвело. Оно словно услышало меня и решило не стареть.
Никаких признаков Кречетова у лифта по-прежнему нет. Я долго думаю, как быть, и наконец, решаю: подожду час от назначенного времени и напишу еще смс. Ответит, когда закончит операцию или прием.
«Павел Сергеевич, здравствуйте! Я приехала к 14, как вы велели, жду вас у лифта».
Ответ прилетает почти мгновенно.
«Второй этаж, кабинет 242».
Проклиная свою несообразительность, я поднимаюсь на лифте (всего-то второй этаж, но почему-то кажется, что лестница мне сейчас не по силам) и сразу вижу толпу, сгрудившуюся у кабинета с указанным номером. Серые лица, обращенные вовнутрь взгляды, прижатые к груди папки с документами. Кто-то сидит, большинство стоит. Открывается дверь – и толпа в едином порыве вздыхает и подается вперед. Высокий блондин в смешной круглой шапочке, врачебном халате и белых кроксах осматривает всех внимательными, цепкими глазами, указывает на меня пальцем:
– Вы кто? Проходите.
И скрывается в кабинете.
***
Это оказался не кабинет, а какой-то кафельный закуток с втиснутым поперек прохода столом и маленькой кушеткой. Высокая фигура Кречетова занимает, кажется, больше половины объема, и мне не хватает воздуха, чтобы дышать.
– Ну что у вас, давайте?
– Рак груди, – рапортую я.
– Раздевайтесь, – командует негромко.
Поспешно срывая с себя рубашку и лифчик, я быстро говорю:
– Я вам отправила смс, вы мою маму оперировали восемь лет назад. Она из Дубны…
– Я прекрасно помню, – с внезапной живостью реагирует Кречетов. – Ваша мама – настоящий боец. Как у нее дела?
– Все отлично, спасибо, – я тычу пальцем в правую грудь. – Вот здесь.
Крупная сухая ладонь обхватывает мою грудь, длинные пальцы быстро и глубоко прощупывают мягкое, когда-то заветное, ставшее теперь просто куском проблемной плоти.
