style="font-size:15px;"> – Я не идиот, – проворчал Истон, – и припрятал немного, перед тем как уйти.
– Это, наверное, тыквенный пирог, – бросила я ему.
– С чего ты взяла, что тыквенный? – спросил он.
– Потому что тыква – самое гадкое из всего, что я знаю.
– Разве пирог может быть гадким? – с серьезным видом поинтересовался Диксон.
– Он ягодный, – ответил Истон, – мой любимый.
Я печально протянула:
– И мой.
Истон широко мне улыбнулся. Его взгляд загорелся от неожиданного открытия. Это застало меня врасплох, и воздух в легких на мгновение застыл.
– Я тебе не нравлюсь, – сказал он.
– Я… – У меня не нашлось слов, которыми можно описать мои чувства к Истону Олбри. Они были слишком неопределенными.
– Я всем нравлюсь. – Он произнес это не высокомерно, а будто загадку, что предстояло разрешить.
– Это правда, – добавил Диксон. Он жевал хлеб и смотрел на нас. – Он всеобщий любимчик.
– Я уверена, что ты хороший… – начала я.
– Да я не против, – перебил Истон, пожав плечами, – все думают, что я такой же, как братья.
Это предположение мне понятно. Истон на этой кухне казался не тем мальчиком, что убедил меня забраться в школу или украл мороженое, а выглядел так же.
– Все в порядке. Ты ничего мне не должна. Не нравлюсь так не нравлюсь.
Но он ошибался – Истон мне нравился. Мы вышли с едой на улицу и устроились на террасе. Ели с бумажных тарелок, которые постепенно промокали, и смотрели на гостей, которые усеяли двор подобно чернильным пятнам на бумаге.
– У вас всегда так много народу? – спросила я.
– Ага, – ответил он с набитым ртом.
Я зажмурилась и попыталась представить всех у нас во дворе. Это оказалось невозможно. Им просто не хватило бы места. Но у Олбри жизнь казалась безграничной. Она выплескивалась из дома и затапливала мягкую траву, что оттесняла озеро. Воздух наполнялся музыкой и смехом, и бриз с воды уносил их в неизведанные края.
Я словно оказалась на другой планете, в мире, где прежде не бывала, – безмятежном и радостном… пока я не услышала крики.
Около дома стояла мама. Ее волосы были пожелтевшими, с рваными от краски и лака концами. Она носила дешевую одежду как дизайнерскую. Стразы на карманах джинсов, черная блузка ей явно мала. Я на мгновение застыла от восхищения, ведь моя мать была красива иной красотой, нежели все вокруг.
Я заметила потрясенно приподнятые брови, рты, застывшие в форме буквы «о». Они видели Анну Трумэн не так, как я.
Сэндри пересекла двор уверенными спокойными шагами с единственной целью.
– Кто это? – спросил Истон у братьев.
– Анна, пожалуйста, – услышала я слова Сэндри.
Взгляд мамы был тяжелым, а лицо – красным, словно мама Истона сотворила что-то ужасное.
– Ты совсем обнаглела?
– Анна, это всего лишь трапеза, – голос Сэндри звучал разумно и взвешенно. И в этом заключалась
