что за ней старательно ухаживают.
Я сажусь за водителем. Тот представляется и, уточнив адрес, тихо трогается с места. Звон бьющихся капель становится все ясней и ясней: долетая до стекла, они умирают, разбрызгиваясь по всей поверхности. От сильного ветра и из-за движения машины они соскальзывают и, скатываясь справа налево, срываются, улетая в неизвестное пространство. Друг за другом они совершают одну и ту же эту ошибку.
Я смотрю, как за окном стремительно проносятся парк, в котором я был всего пятнадцать минут назад, и различные здания. Неточные, размытые сквозь залитое дождём окно, они превращаются в смесь серых оттенков. Лишь здание печати выделяется на их фоне, удивляя своим ярко-оранжевым цветом.
Я вспоминаю, что одна девушка, которая выпустилась на год раньше меня, устроилась туда работать. Становится интересно: а взяли бы туда меня? Я плохо представляю, что там нужно делать, но, думаю, справился бы. Помню, когда я был ещё совсем мелким, мы с Бруно хотели сделать собственную детдомовскую газету. «Мы станем знаменитыми, – уверял меня он. – Все будут приходить и рассказывать нам свои новости, а мы их будем записывать».
Идея была провальной с самого начала. У нас и ручки-то не всегда находились, а карандаши береглись больше одежды, так что, чем бы мы «печатали» свою газету, я не представляю. Мне было не больше десяти, но уже тогда я понимал, что ничего путного у нас не выйдет. Интересно, чем сейчас занимается Бруно? Может, он тоже работает в этом оранжевом здании и выпускает газеты? Хотя кто их сейчас читает…
А может, всё-таки стоило его послушать? Попробовать, набраться опыта? Вдруг бы вышло! Были бы сейчас он, Лена и я какими-нибудь состоятельными редакторами…
Становится смешно от этой мысли.
Я прошу остановить на углу улицы: пекарня находится около узкой части дороги, и развернуться там водителю будет сложно. Таксист предлагает всё же довезти меня до конечной точки, но я отказываюсь, отдаю деньги под его участливое: «Промокнешь же, парень» и быстро выскакиваю из машины. Бежать и прятаться от дождя не хочется, но я заставляю себя идти быстрей.
Замок открывается сразу, и я проскальзываю в помещение. Меня тут же окутывает запах выпечки. Лёгким шёлком он ниспадает на мою голову, лицо, плечи. Ещё ничего не разогрето, но аромат исходит не от булок – он в стенах, в потолке, в столах и стульях, в прилавке, в стёклах, во мне. Он уже вросся. Стал неотъемлемой частью окружающего мира.
Я зажигаю свет – признак того, что пекарня заработала, – и открываю кассу. По инерции я разогреваю вчерашнюю выпечку, выставляю всё на прилавок и начинаю замешивать новое тесто. Сам я пеку редко – обычно мне привозят готовые продукты, но иногда, когда мне особенно скучно, я делаю маленькие булочки или пиццы. Большего здесь и не сделаешь. Хоть и подразумевалось, что всё должно быть «с пылу с жару», на деле тут нет почти никакого оборудования и никаких продуктов.
