мне не остается ничего другого, кроме как встать и уйти. Вот просто встать и уйти. Но у меня пока даже встать не получалось, не говоря уже про то, чтобы уйти. Чтобы встать, нужны ноги; а я их как-то не чувствовал.
У меня не было ни ног, ни рук, ни туловища – только голова осталась, в которой билась одна-единственная мысль (дуэтом с ее словами): «Что я сделал не так?». Может, помогал недостаточно? Честно говоря, у меня была возможность более активно вмешиваться в ее жизнь. Но когда у меня возникали порывы совершить какое-то физическое действие за нее, я обычно себя останавливал. Дело в том, что я всегда видел свою задачу не в том, чтобы избавить ее от неприятных жизненных ситуаций, а в том, чтобы помочь ей пройти через них, не потеряв себя. Может, в этом-то и была моя ошибка? Она же все-таки – женщина; им иногда хочется спрятаться за кого-то большого и сильного.
Но с другой стороны, она – очень необычная женщина, и – может быть – все совсем наоборот. Может, чрезмерно я ее опекал, особенно в последнее время. Зудел и зудел в ухо: «Сделай так, а вот так не делай!» – вот она и взорвалась. И чем я тогда лучше ее родителей, да и Марины – сегодня? Нет, уж никак не лучше, а даже хуже: им она хоть ответить может, а мне?
А с третьей стороны, я ведь не пытался, как они, заставить ее видеть мир по-своему. Я старался понять, что нужно ей, от чего ей будет лучше. А она мне хоть раз в этом помогла? Хоть раз объяснила, высказалась начистоту – пусть не прямо, а косвенно? Вот и приходилось мне догадываться – и немудрено, если я ошибся в своих догадках; наверное, и не раз. Но как же еще помочь тому, кто этой помощи даже не ждет?
Да ладно, что уж теперь. Объяснять можно долго, причины искать, корни ошибок и просчетов – конечный результат от этого не меняется. Уходить мне нужно. Печально это, конечно, но все же – не конец света. А почему у меня тогда такое ощущение, что все-таки – конец? Я уже давненько стал замечать в себе некую чрезмерную эмоциональность. То обидчиков ее мне по уху стукнуть хочется, то она сама меня в такой восторг приведет – расцеловал бы, теперь вот – грудь сдавило… О, ощущение грудной клетки появилось, и не только – руки-ноги уже тоже чувствую. Ну что ж, значит, действительно – пора.
Я встал и обошел кухню, вглядываясь в столь знакомые (вот черт, действительно родные!) предметы. Вот эти чашки мы вместе выбирали. Она в магазине сразу схватилась за розовые, мне же казалось, что голубые у нас на кухне будут лучше смотреться – в конце концов, удалось мне сбить ее на фиолетовые. А вот это полотенце – из того набора, что Марина ей из Египта привезла. Вот странно, в наборе том было шесть полотенец, а она до сих пор двумя пользуется: одно постирает, другое – повесит на кухне. Интересно, что же она все-таки с остальными будет делать? О, чайник – это вообще отдельная история. Это – первый в Татьяниной жизни электрический чайник. Каких же мне трудов стоило затащить ее в «Электротовары» после того, как она сожгла свой старый (и далеко не первый, как я понял из разноса, который ей учинила мать). Неделю зудел – спасибо, менеджер в магазине попался настойчивый, помог
