не похожи друг на друга. Мадемуазель Вера была стройной, мадемуазель Тереза – пышной. Одна взбалмошная, другая серьезная. Сколько лет им могло быть? В мои пятнадцать, Лиз, все, кому за сорок, казались антиквариатом. Но мадемуазель Вера выглядела менее древней. Возможно, дело было в губной помаде, крашеных волосах или сигаретах, которые она все время курила.
Казалось, эти две женщины знали друг друга всю жизнь. Когда одна начинала фразу, другая торопилась ее закончить. Они постоянно обо всем спорили, приходя к согласию лишь по одному вопросу: как следует заваривать чай. И все же отношения между ними были наполнены той же нежностью, которая связывала меня и Альму.
Мисс Вера заполняла пепельницу окурками, Колетт – гардероб платьями, а мадемуазель Тереза – библиотеку книгами. Я же пользовалась возможностью читать все, что попадалось мне под руку, надеясь, что когда-нибудь тоже смогу курить, не кашляя.
Я смирилась с холодным безразличием Кармен в мастерской, хотя, как ты понимаешь, меня это не радовало. Я была очень счастлива в доме мадемуазелей, но знала, что в конце концов мне, как и всем остальным ласточкам, придется вернуться в родную деревню.
Я много работала и откладывала все заработанные деньги. В обеденный перерыв я читала книги, отобранные для меня мадемуазель Терезой, а иногда, если Колетт настаивала, отправлялась с ней в магазин одежды на главной улице. Там продавали в основном рабочие блузы и фартуки – все же мы были в деревне, – но попадались и товары для богатых горожанок.
Я внимательно рассматривала платья, аксессуары, украшения и обувь хозяйки магазина – как выяснилось, большой поклонницы Роша и Жана Пату (эти парижские кутюрье и парфюмеры были невероятно популярны в те годы). За шитьем мне приходили в голову новые оригинальные модели эспадрилий, с каблуками, вышивкой и лентами. В свободное время я их зарисовывала. Здесь будет атласный бант, там шнурки, обхватывающие лодыжки. Кроме того, меня вдохновляли чудесные шляпки, которые местные жительницы надевали по воскресеньям.
Но, несмотря на все то время, что я проводила с Колетт, мне никак не удавалось ее разговорить. Однажды, не выдержав, я пристала с расспросами к Бернадетте. Дело было воскресным утром. Я, единственная во всем доме, готовилась к мессе. Бернадетта возилась на кухне – я же говорила тебе, Лиз, что эта женщина была гениальным кулинаром? – а я завтракала, пытаясь не обращать внимания на ужасную головную боль. Накануне мы торжественно распаковали чудесный патефон, который Люпен привез неизвестно откуда на день рождения мадемуазель Веры. Бернадетта присоединилась к нам, и по такому случаю мы все принарядились.
– А вот скажи мне, Бернадетта, – начала я, макая хлеб в миску. В отсутствие мадемуазель Веры, которая по воскресеньям обычно не появлялась раньше полудня, великолепие завтрака было сведено к минимуму. Вся эта пышность соблюдалась только ради самой королевы в память о ее лучших годах.
– Чего
