многих лет – до конца ли, я не знаю – отстаивал свои принципы, благоприятные для Французской революции, против всех, даже против людей, занимающих высшие государственные посты. Это было время в Кёнигсберге, когда любой, кто не оценивал Французскую революцию положительно, но только мягко, попадал в черный список под именем якобинца. Кант не позволил себе испугаться этого, выступая за самыми выдающимися столами революции, и надо было настолько уважать столь высокочтимого в других отношениях человека, чтобы приписать ему эти чувства» (loc. cit. page 15f). Именно эта похвала из уст, по меньшей мере, неблагосклонного к нему человека, на наш взгляд, делает честь откровенному философу больше, чем благонамеренные попытки защиты со стороны его биографов, от Боровского и Яхманна до Шуберта, который в специальном эссе 7счел себя обязанным защищать его от «крайнего обвинения в намеренном ниспровержении существующего церковного и политического порядка» и выразил сожаление по поводу того, что «благороднейший и вернейший друг существующих монархических конституций» был обвинен в том, что он «враг счастья народа (!) из-за его революционных принципов». По-настоящему достоверное суждение об истинной позиции Канта можно получить, конечно, только из его собственных письменных и отчасти эпистолярных высказываний,8 и для того, чтобы получить яркую картину, мы в целом остановимся на их хронологии.
Насколько благосклонно относилась Революция к нашему философу с самого начала, видно из письма от 30 августа 1789 года Фридриху Генриху Якоби, который прислал ему сочинение графа Виндишгреца «О свободной отмене конституции в монархии» (VonderfreiwilligenAbänderungderKonstitutioninMonarchien). В этом сочинении, свидетельствующем о «благороднейшем образе мыслей мирского мудреца», Кант нашел свой собственный этический принцип, представленный с той «ясностью и приятностью», которая «отличает человека мира».9 Особенно в условиях «нынешнего кризиса Европы» (обратите внимание на обобщение!) то же самое «отчасти как чудесное предсказание, отчасти как мудрый совет для деспотов» должно быть очень действенным. Ведь до сих пор «ни один государственный деятель не искал и даже не понимал, как искать принципы искусства управления людьми столь высокого уровня». – О содержании другого письма первого года революции, которое, к сожалению, не сохранилось, можно догадаться по ответу адресата (Э. Ф. Клейна, судьи Берлинского апелляционного суда) от 22 декабря 1789 года: он рад, что его «ревность против того, чтобы князья назывались отцами отечества», нашла поддержку в теории Канта. И далее: он согласен с философом в том, что «счастье, которому должно способствовать насильственное ограничение свободы», не должно быть целью законодателя.
Кант был настолько озабочен идеей революции, что сразу же вставил относящийся к ней отрывок в свою следующую работу, на первый взгляд совершенно несопоставимую «Критику способности суждения»,
«Иммануил Кант и его позиция в отношении политики» в «Историческом дневнике» Раумера, Jhg. 1838, стр. 525 – 628; ср. особенно стр. 556 и 560f.
Насколько мне известно, переписка еще нигде не использовалась для этой цели. Отрывки из его сочинений – помимо отдельных отрывков из «Критики способности суждения», «Религии» и «Антропологии», основными трудами, которые следует рассмотреть, являются, прежде всего, эссе «Теория и практика» (1973), «Теория права» (1797), «Спор факультетов» (1798) и трактат «О вечном мире» (1795) – я цитирую по «Философской библиотеке»; письма можно легко найти по дате, указанной в каждом издании. Я добавил отдельные важные отрывки из «Losen Blättern aus Kants Nachlaß» в примечания (с номерами страниц по изданию Райке 1882 года)
В «Вечном мире» он также называет автора «столь же мудрым, сколь и проницательным» (Philosophische Bibliotheik 47-I, страница 156, примечание).
