каждого гражданина, а в качестве третьего (вместо «братства») 13независимость оного. Патриархальное правительство описывается как величайший мыслимый деспотизм и ему противопоставляется либеральный, подлинно «патриотический» образ мышления, в то время, как хорошо известно – в отличие от сегодняшнего дня – самостоятельно выбранное обозначение революционеров во Франции («патриоты»). Как новая французская конституция, даже самая радикальная (от 1793 года), защищала собственность как «неприкосновенное и священное право», так и, согласно Канту, полное равенство прав, за которое он выступает, может быть связано с величайшим имущественным неравенством. С другой стороны, каждый гражданин должен иметь возможность достичь любого положения, «к которому его может привести его талант, его усердие и его удача»: немецкий философ отвергает наследственные привилегии так же решительно, как это сделал Учредительное собрание в знаменитую августовскую ночь 1789 года. И как у Беомарше его Фигаро бросает со сцены на дворян известные слова: «Они взяли на себя труд родиться, не более того!», так и Кант заявляет, что «рождение не является актом того, кто родился», что, следовательно, не может быть наследственных прав. Тем не менее, так же непоследовательно, как и Революция, она принимает различие между активными и пассивными гражданами; она также проводит различие между независимым полноправным гражданином (citoyen) и зависимым «защитником». И как на выборах в Конвент 1792 года была отменена ранее установленная налоговая перепись – до этого, как саркастически заметил Камиль Дезмулен, даже Иисус не дожил бы до активного гражданина, – но «домашние» все еще были лишены права голоса, так и у Канта все слуги (поденщики, цеховые слуги, лакеи, даже парикмахеры) «не являются членами государства, следовательно, не могут быть гражданами». Признаться, в конце концов, он все же испытывает сомнения по поводу этой непоследовательности. Полуиронично, он говорит, что, по его признанию, «несколько трудно» определить понятие «тот, кто сам себе хозяин». 14Более того, для него большинство голосов – и то по головам, а не по разнице в собственности – является критерием права.
Затем следует обсуждение библии революционной демократии, книги, которая всегда лежала открытой в бюро партии Берга: «Contratsocial» Руссо. Правда, наш философ не хочет признать такой «оригинальный контакт» историческим фактом – «как пожелает Дантон», прямо говорится в другом месте (стр. 131), не замечая ничего отвратительного в отношении этого «слуги палача»! -но, в соответствии с принципами критической философии, как регулятивная «идея разума», которая «имеет свою несомненную (практическую) реальность». Она является «критерием правомерности каждого публичного закона» (стр. 125), априорным «непогрешимым стандартом» для него (стр. 127), «рациональным принципом суждения всех публично-правовых конституций вообще» (стр. 131). Ибо все законы должны «мыслиться как
Из свободных листов видно, что вначале он также хотел придерживаться этого третьего принципа, а затем перешел к установлению связи с независимостью. Так, стр. 219: «Свобода, равенство и космополитическое единство (братство), где внутренне предполагается независимость»; там же: «Общество» – это «союз не низших, а равных». Стр. 221: «1. свобода, 2. равенство и 3. независимость – вот требования singulorum для того, чтобы быть гражданами. Одно вместо 3. союза требование для всех, чтобы составить государство, requisita universorum». Ср. также другие отрывки на стр. 222f и 565f.
Подробнее об этом я говорил в своей книге «Кант и Маркс» (Тюбинген 1911) стр. 32f. Cohen (op. cit. стр. 526f) также называет позицию Канта по этому вопросу фундаментальным упущением. На наш взгляд, однако, она должна быть объяснена прежде всего исторически, т.е. именно через влияние революционного законодательства.
