3
Антон не мог уснуть до третьих петухов, всё ворочался на лавке с боку на бок, а потом только провалился в сон. Очнулся от звона чугунка, который мать грохнула об стол, и испугался, что проспал. По избе разливался запах лука, гороховой каши и дров, по дому уже распространился дымок из печи, в оконце светило солнышко, а ребята могли уже двинуться к дальним лугам.
Он подскочил с лавки, вихрем пронёсся мимо стола, ухватив краюху ржаного хлеба, лежавшую рядом с чугунком. Отцу, сползавшему с полатей, бросил, что опаздывает на реку к ребятам и умчался к выходу. Мать крикнула в спину, хоть раз нормально поесть, но Антон сделал вид, что не услышал.
Прохладный ветерок взъерошил белокурые волосы Антона, он посмотрел на солнце, прищурил голубые, как небо в этот утренний час, глаза и улыбнулся. Даже если ребята ушли, он их догонит, а может быть, и перегонит. Антоха откусил от ломтя хлеба, да нырнул в маленький сарайчик. Из-за поленницы вытащил лапти, шнурки и онучи, припрятанные с вечеру. Шнурком перевязал рубаху на животе, запихнул онучи да лапти за пазуху и вышел со двора.
Прежде чем идти он с тоской посмотрел на домик, что стоял через улицу немного в стороне от родной избы. Сейчас там жила бабка Клаша с внуками, а до недавнего времени жила девчушка Анютка, при виде которой у Антохи уже три года заполошно билось сердце. Но теперь…
Он печально вздохнул и замотал головой, выкидывая из головы тоскливые мысли. Не время теперь вспоминать и сожалеть о том, что что-то сказал не так, что-то не так сделал, а чего-то вовсе не сделал и не сказал.
От тоски Антону всегда хотелось есть, а потому малый кусок ржаного каравая он проглотил до половины, когда спешно зашагал мимо чужих дворов. Хотя почему чужих? Он помнит эти дворы с раннего детства: деревянные избы, деревья перед ними, невысокие заборчики, через которые часто переваливались пьяненькие мужики. Вот избёнка деда Апполинария, а перед ней известная всему селу черешня, которая скоро созреет, и тогда дед снова, как и каждое лето, будет спать под ней с дубиной, а то и с ружьём. Всё прошлое лето с огнестрелом проспал, а два-три раза пускал его в ход для острастки. Сейчас к дереву была привязана коза, которую дед из вредности назвал именем соседки Лукерьи. Был влюблён в неё в молодые годы, но, не сумев покорить, решил пакостить по малому.
Дед, прозванный людом мышиным жеребчиком за то, что постоянно заглядывается на молодых девок да ещё и облизывается при этом, сидел перед домом на лавке и, прищурив глаза, приглядывался к Антону.
– Не замай, дай вкус и цвет набрать, размер, – пробурчал дед из седой бороды. – Ишь ты, присматриваться уже ходють! С ружжом опять спать буду! С ружжом!! А вижу плоховато уже, так что с вечеру лучше тут не ходи, пальну, а виновен, нет – разбираться опосля будем.
– Да я мимо проходил просто, – немного обиженно заявил Антон.
– Ишь ты, мимо он проходил, а на черешенку загляделси. Али ты не на черешню, а на козу мою глаз положил? Слышь, Лукерья, дурында рогатая, чтоб запомнила его да близко к себе не подпускала!
