он сам справляется. Мне нельзя много трогать его волосы руками, ему это не нравится. И ради Мирко я слушаюсь, хотя мне очень хочется.
С боков тоже надо стричь коротко, не понимаю, почему. Наверное, чтобы уши были на воздухе. Спереди волосы у него тянутся вверх и образуют взъерошенный вихор, напоминающий птичье гнездо на высокой скале.
Он может иногда сердиться на свои волосы и кудряшки, зато очень гордится усами. Их он подстригает острой бритвой. Очень тщательно выравнивает их над ямкой между носом и верхней губой и делает одинаковыми с обеих сторон. Усы должны начинаться под самым носом и постепенно утончаться к уголкам рта. Длиннее они быть не должны.
Он отказывается ходить к цирюльнику, хотя иногда у нас бывают на это деньги.
– Говорят, цирюльник способен выманивать у людей тайны, – сказал он мне однажды. – Нам это не на руку.
Мирко и меня бреет, когда нужно. Мне нельзя отращивать усы. А то я все время буду их выщипывать, говорит он.
Итак, в тот день шея у него была вся мокрая. Когда он вдруг обернулся и посмотрел на меня, я увидел, что лицо у него такое же. В первый и последний раз видел, как он плачет. С другой стороны, я никогда не видел, чтобы кто-нибудь плакал столько. По лицу текли реки.
Какие-то стекали в усы, другие затекали в уголки рта, третьи по щекам устремлялись вниз к подбородку, капали с лица и погибали в песке.
В тот день было что-то необычное в лице и глазах Мирко. У него очень синие глаза, и они сияли ярче, чем когда-либо.
Потом он заговорил со мной. Наконец-то.
– Додо, однажды я должен буду тебе кое-что рассказать. О тех временах, когда ты был маленьким мальчиком по имени Леон, а я был мальчиком постарше и помогал у вас на ферме. Ты едва ли что-то помнишь. Мало чего можно вспомнить о твоем детстве. Но я много о нем думал. Я понял, что я все-таки должен рассказать, что произошло той ночью много лет назад.
– Какой ночью?
– Когда тебе исполнилось семь лет. Тогда произошло кое-что ужасное.
Представляешь, как плохо мне сделалось при этих его словах? Живот словно приклеился к позвоночнику.
– Это я что-то натворил? – спросил я.
Я не мог взглянуть на Мирко. Страшно было представить, что могут поведать мне эти синие глаза. Ничего приятного узнать, что натворил что-то плохое, особенно если из-за этого Мирко так рыдает.
Я попытался вспомнить все плохое, что когда-либо делал, хотя я обычно стараюсь такое забывать. В основном я помню, как вещи ломались либо животные пищали и переставали дышать. Еще из-за меня как-то заплакал младенец. И тот саблеглотатель. И я как-то пожал руку так сильно, что кость треснула. Один раз я случайно сломал конвейер, потому что сел на него. А в другой раз кресло-качалку. И мула. И… ну да, сегодня так получилось с девушкой на ферме. Это самое гадкое.
Судя по всему, что-то произошло задолго до этого. Я просто не помню, что именно. Наверное, об этом Мирко и хочет рассказать мне. Может, это связано с мамой. Видимо, она из-за
