когда я приглашал их, ведь я люблю их.
– Ты хороший человек и правильно сделал, – мужчина повернулся и посмотрел на Отшельника, а тот улыбнулся и кивнул одобрительно.
– Спасибо за слово доброе, что нашел ты для меня. Скажи же мне, теперь, а что о друзьях моих думаешь?
Мужчина смотрел на него не мигая и продолжал молчать и не шевелиться, пока Отшельник не заговорил снова:
– А что до проповеди, в которой слов ты не понимаешь, слова это языка, на котором предки твои разговаривали, как сказал ты, что ж, это голоса тех, кто умер, чтобы ты жил, это наследие твое и в нем красота и поэзия и тайна и сокровище, как же не хочешь ты узнать все об этом? Неужели нет в тебе желания сыграть на струнах сердца своего песни, что хотели бы спеть те, кто вложил в них душу свою, но не могут, потому, что их уже нет? Не идешь ты туда и не спрашиваешь и не требуешь, чтобы объяснили тебе слова, что ты не понимаешь. Иди и стучи и вопрошай и требуй толкования слов этих, узнай, что означают они и пойми и прозрей и стань слышащим и видящим и не будь более слепым и глухим во веки веков. Может боишься, что прогонят тебя? Так это в заслугу тебе пойдет, если отправишься затем к другому, кто знает, и еще и еще и найдешь, наконец, что искал, поскольку сокровище не найдет только тот, кто не ищет. Ведь и птенец неразумный тянется к пище, что для него разжевывают, что же вера твоя даже с ним не сравнится?
Мужчина, с которым говорил Отшельник, все так же не шевелился и не говорил и не смотрел на нас больше, обратив голову к храму, а мы удалялись от него, и люди вокруг расступались при приближении нашем и походили мы на лодку, что плывет среди камышей.
Отшельник же, подошел к стене из кирпичей красных и прикоснулся к ней и засветились стыки кладки домовой и вот снова дверь перед нами и звуки мира безлюдного, голосами птиц поющего, ветром ревущего и не такого холодного.
– Ты так и не дал ему колоска? – спросил я за мгновение до того, как ушли мы из места первого, что было холодным в другое, что было немного теплее.
– Не дал. Беда его в том, что думает он будто в храм его на аркане тянут, а его же ведь просто зовут, – сказал мне Отшельник. – Говорил я с ним и слушал его и понял, что не готов он был взять колос мой сегодня и не знаю будет ли готов завтра. Да и нельзя таким как муж этот протягивать то, что не он нашел. Вот когда душа его позовет и он пойдет и найдет и постигнет, вот тогда и будет рука моя снова к нему протянута. Пойти и найти поле пшеничное он сам должен, только тогда и ценить станет зерна эти. А дом мой рядом стоит и я жду его и еще подожду какое-то время.
И была в его голосе великая надежда и великая печаль, что всколыхнули в душе моей чувства, что толкают нас на великие дела, злые или правильные. И стиснул я снова верный кинжал свой, что держал возле тела и понял я тогда, что не могу сейчас же отнять жизнь Отшельника, хоть и жажду этого. И еще
