выкрики, которыми толпа встречала появление каждой высокопоставленной четы. Секу Туре, облаченный в парадное белое бубу, произнес многочасовую речь. Он явно извлек урок из конголезской трагедии и с пафосом в голосе то и дело повторял слова капитализм и угнетение. Не знаю почему, но для меня в них не было смысла, я спрашивала себя: «Ну и где она, эта ваша пресловутая гвинейская революция?»
Только в 1965 году, прочитав «Сезон в Конго» Эме Сезера о последних месяцах жизни Лумумбы, я прочувствовала весь драматизм и значение события, а в тот момент была явно недостаточно политически подкована.
Я, безусловно, перенесла бы лишения, омрачавшие наше существование, затронь они все общество, старавшееся коллективным усилием создать свободную нацию. Возможно, это даже увлекло бы меня. Увы, ничего подобного не случилось. С каждым днем все заметнее становился раскол на две группы, разделенные непреодолимым морем предрассудков. Мы теснились в стареньких, дышащих на ладан автобусах, а мимо ехали сверкающие «Мерседесы» с флажками на капоте, перевозившие разодетых женщин, обвешанных драгоценностями, и мужчин, курящих именные сигары. Мы стояли в очередях в государственных магазинах, чтобы купить килограмм риса, а «избранные» платили в бутиках валютой за икру, фуа-гра и марочные вина.
Однажды Секу Каба удостоился приглашения на частный концерт в президентском дворце. Мне предстояло впервые попасть в мир привилегированной касты. Я одолжила у Гналенг бебубу, чтобы скрыть свой живот, и повесила на шею ожерелье «Зеленый день». В этом нелепом наряде мне предстояло внимать искусству Республиканского ансамбля традиционной музыки. Солировал Сория Кандиа Куйяте, которого называли «звездой народа манде» и «голосом Африки». Он в полной мере заслуживал этих витиеватых званий, ни один другой голос не мог сравниться с его. Он пел с другими гриотами под аккомпанемент тридцати музыкантов, игравших на корах, балафонах, африканских гитарах и барабанах бата́. Представление было несравненное, незабываемое, ослепительное. В антракте зрители заполнили бар, и я пришла в изумление, наблюдая за мусульманами, хлеставшими розовое шампанское и дымившими «гаванами». Секу Каба робко представил меня президенту и его брату Исмаэлю, серому кардиналу правящей клики, стоявших в окружении нескольких угодливых министров. Они не обратили на меня ни малейшего внимания, только президент изобразил вежливый интерес, и я подумала: «Вблизи он еще красивей, у него потрясающий разрез глаз и победительная улыбка героя-любовника!»
«Итак, вы из Гваделупы! Из маленькой сестрички, которую Африка потеряла и теперь обретает вновь…»
Я включила этот мини-монолог в текст «Жди счастья», вложив его в уста диктатора Маливана, пришедшего в класс Вероники. Я, в отличие от моей героини, не решилась заменить слово «потеряла» на слово «продала» и ограничилась льстивой улыбкой. Секу Туре оставил нас и отправился к другим приглашенным. Все перед ним заискивали, многие даже целовали руки, другие преклоняли
