из племени сусу.
Секу не смирился с моими отношениями с Конде и не желал ничего слышать о разводе. Он умолял меня покинуть Берег Слоновой Кости и остаться с ним в Гвинее, обещая обеспечить работой. Под его давлением я однажды утром сдалась и отправилась в иммиграционную службу, предъявила новенькую семейную книжку и запросила гвинейский паспорт. Скажу честно: это не было ни политическим решением, ни жестом пламенной активистки. Я радовалась, отказываясь от французского гражданства, и мнила себя свободным человеком. Я начинала принимать себя.
– Заполните это! – велел скучающий клерк, выложив на стойку несколько листков.
– Незачем! – заявил другой, появившись из-за его спины. – Гвинейское гражданство полагается мадам благодаря замужеству. В качестве добавки, так сказать.
Скажу честно – я ничего не поняла, но с радостью взяла замечательный документ в зеленой обложке, не догадываясь, что однажды он будет жечь мне руки, что снова стану французской гражданкой и буду благодарить Бога за то, что не дал заполнить ни одной бумажки.
Конде делал вид, что не вмешивается, чтобы не повлиять на мои решения, и не предлагал снова жить вместе. Я часто спрашиваю себя, не понимал ли он уже тогда, что рано или поздно мы расстанемся. Он окружил детей отцовской заботой. Купал Сильви-Анну, используя вместо мочалки пучок сухой травы, каждый вечер облачался в шорты и футболку и говорил Дени:
– Идем играть в мяч!
Бедный малыш бросал все дела и бежал следом за… отцом, замирая от счастья.
История повторяется… не повторяясь
Я провела в Гвинее несколько недель и улетела во Францию с Дени и Сильви. Воздушный флот страны был оснащен новенькими русскими «Ил-18», и путешествовали мы со всеми удобствами. Я и сегодня не понимаю, почему не провела остаток отпуска в Конакри, ведь во французской столице меня ждали только горькие воспоминания. Эна продолжала меня игнорировать, Жиллетта ссылалась на занятость, так что виделись мы редко. Эдди заканчивал учиться в Реймсе, Ивана вышла замуж за французского сельскохозяйственного инженера и жила в Камеруне, в городе Дшанг. Возможно, я поступила так, приспосабливая свое поведение к манере колониальных чиновников, для которых отпуска во Франции всегда были святым делом. Кроме того, меня никто нигде не ждал, вот я и заполняла одиночество, как умела.
Я не хотела навечно застрять у Секу Кабы и жить скучной жизнью. Конде умел и любил бездельничать, спал допоздна, а я читала нудные тома «Истории ДПГ». Секу возвращался с работы, и мы ужинали среди детского гомона и плача, супружеских ссор между братьями, шуринами, двоюродными братьями, их женами и со-женами, воплей гриотов из радиоприемника и болельщиков на ближайшем стадионе. У меня был выбор: остаться дома и слушать «тарабарские» передачи на национальном языке, пока Гналенгбе и ее гостьи веселят друг друга на кухне, или сопровождать Конде и Секу, которые каждый вечер куда-нибудь ходили. Второй вариант оказался не лучшим: в гостях я получала стакан тамариндового сока, и мужчины обо
