ветер пронзительной волынкой завывает в горах и стучит в оконное стекло.
Этни приветила его без малейшего признака удивления.
– Я так и думала, что ты приедешь, – произнесла она, и на лице её засияла улыбка.
Пока они пожимали друг другу руки, Дарренс рассмеялся чему-то, и Этни удивилась. Взгляд её, последовавший за его взглядом, упал на скрипку, лежавшую возле неё на столе. На ней, потускневшей, была видна отметина, рядом с кобылкой[9], где кусочек источенного червями дерева был заменён.
– Это твоя, – сказала она, – ты был в Египте, и я никак не могла отослать её тебе туда.
– Я надеялся и знал, что ты всё равно примешь её, – ответил Дарренс.
– Как видишь, это случилось, – сказала Этни и, глядя прямо ему в глаза, добавила, – я смогла оценить её лишь некоторое время назад. Было время, когда мне необходимо было удостовериться в том, что у меня есть настоящие друзья, и скрипка мне ощутимо помогла. Я очень рада тому, что она у меня есть.
Дарренс взял инструмент со стола, обращаясь с ним очень осторожно, как со священным сосудом.
– Ты играла на ней что-нибудь? Мусолинскую увертюру, например? – спросил он.
– Ты это помнишь? – засмеялась она в ответ. – Да, играла, но только недавно, потому что на долгое время вообще откладывала скрипку. Она слишком сокровенно говорила мне о тех вещах, которые я хотела забыть, – эти слова, как и остальные, она произнесла без колебаний и не опуская глаз.
На следующий день Дарренс съездил в Ратмаллен за багажом и пробыл на ферме неделю. До последнего часа его визита ни Этни, ни Дарренс ни намёком не обмолвились о Гарри Фивершэме, хотя и проводили много времени вместе. Дэрмод оказался развалиной ещё худшей, чем Дарренс ожидал, согласно описанию миссис Адэр. Вся речь его сократилась до односложных слов; остов усох, одежда мешком висела на конечностях; он и ростом, казалось, стал меньше, и даже гнев улетучился из его глаз. Он превратился в домоседа и большую часть дня дремал у камина даже в эту, июльскую, погоду. Ходил он самое дальнее до серой церквушки, открыто стоявшей на холме примерно в четверти мили – её было видно из окна, и даже такая прогулка отнимала у него много сил. Это был старик, впавший в дряхлость, изменившийся почти до неузнаваемости; его заторможенные телодвижения и сиплый голос делали его похожим на ожившего мертвеца, и Дарренсу это зрелище причиняло мучительную боль. Его собака колли, казалось, постарела с ним за компанию, так что, увидев их вместе, можно было посочувствовать обоим.
Дарренс и Этни были, таким образом, на долгое время сведены вместе. Днём они – в сырую ли погоду, в ясную ли – бродили по горам, и она, раскрасневшись, с сияющим лицом и горящими от восхищения глазами, показывала ему округу и настоятельно требовала, чтобы он восторгался тоже. По вечерам она брала скрипку и, сидя, как когда-то давно, с обращённым не к нему лицом, она снова и снова заставляла струны возвышенно говорить о глубоких чувствах,
Подставка под струны.
