и можно было видеть его только в церкви на Богослужении. Но вот видит он во сне, будто напал на него какой-то страшный зверь и был готов уже растерзать его.
Вдруг сбегаются к нему духовные его дети с палками в руках и прогоняют зверя. Этот сон убедил его, что Господу угодно, дабы он еще послужил ближним своим и в содействии их спасению искал и обретал спасение собственной души. Каждый день был отчасти похищаем у него посетителями: он восполнял утраченное ночью, так что иногда и часа не оставалось на успокоение его немощной плоти. Силы его постепенно ослабевали; тихо, как лампада, догорал он и с удивительным спокойствием и радостью видел приближение давно желанного им дня своего разрешения.
Давно уготованный им для себя гроб был неразлучным его келейным сотоварищем. Сидя подле него, как сладко говорил он о суетности жизни, о неизбежности смерти, о том, как душа, излетев из тела, просияет как солнце и будет смотреть с удивлением на оставленную ею смрадную темницу, которую так любила и лелеяла в жизни! Часто он изумлял некоторою прозорливостью и чрезвычайной меткостью своих замечаний, которые как раз приходились к внутреннему состоянию приходивших к нему для беседы и наставления. Эта меткость особенно видна была при исповеди.
Последние годы жизни провел он в уединенных кельях, расположенных при Ближних пещерах, и ежедневно совершал литургию в пещерном храме преподобного Антония. Велика была любовь и вера его к преподобным Печерским. Не имея уже сил часто поклоняться нетленным мощам их, в пещерах почивающим, уклоняясь при том и неизбежных встреч с многочисленными поклонниками, он мысленно обходил пещеры утром и вечером с поклонением и особенной молитвой, им для сего составленной. В ней сперва призывает он по именам всех преподобных отцов, как в Ближних, так и в Дальних пещерах почивающих, потом заключает ее сими словами: «И вси просиявшие житием добродельным в горах Киевских, на пажити Богоматерней, поминайте мя пред Господом, аз усердно к вам притекаю, скорым моим помощникам и молитвенникам». На книжице, в которой написана сия молитва, подписано: «Се есть злато мое – имена отцов наших чудотворцев Печерских, Богородицею мне дарованное».
Ночь и большую часть дня проводил он в небольшой темной келье, украшенной распятием и иконою Богоматери. Здесь, как неугасаемая лампада, как денно-нощно теплющаяся свеча, стоял он на молитве, которая не прерывалась и в кратком сне, или лучше сказать дремоте, упокоевающей его труженическую плоть. Редко, разве в крайнем преогорчении неправдою или злобою людскою, резкое слово обличения исходило из уст его, и тогда он не взирал ни на какую личность, не щадил ни сана, ни звания; с великим и сильным земли говорил как с послушником монастырским, как с рабом, оскорбляющим величие Божие. Но при малейшем признаке раскаяния или сокрушения он весь изменялся, принимал обычный себе тон удивительной простоты,
