коротко ответил гость, – узнаю.
– Ну, теперь вот что, дорогой Игнатий, тайком встречаться больше не будем, неудобно мне это, да и тебе тоже. Вот возьми, – монах протянул небольшой свёрток собеседнику, – Здесь деньги, купи себе дом, где-нибудь недалеко от Варварки, небольшой дом, но крепкий, теплый и хороший для жизни. Если будут спрашивать, скажи, что батюшка твой в деревне помер, вот ты и решил с деньгами, что от него остались в Москву переселиться и заняться здесь ну…, ну чем ты можешь заняться?
– Шорником могу быть, – подсказал Игнатий
– Конечно, шорничеством. А я к тебе на постой встану. Так как приехал из монастыря по делам к Митрополиту, Владыке Макарию. Такие дела быстро не делаются, а жить где-то надо. Ну, да это не важно, про себя я сам всё объясню, если нужда будет. И вот ещё что, ты не очень-то хвастайся своими познаниями в латыни. Не всё другим сказывай, что от меня слышишь.
– Я разумею это, учитель. Просто уж больно спесив был иноземец-то! Ну, я и не удержался.
Игнатий ушел, а монах задумался. Человек, известный многим в Москве под именем монаха Пафнутия, был эмиссаром из далёкого 23 века, направленным в Москву эпохи Грозного следить, чтобы история страны развивалась в соответствующем направлении. Чтобы никто и ничто не свернуло её в сторону. А желающих повернуть историю России было немало, так что работы у Пафнутия хватало. Но сейчас он задумался о другом. Очень трудно найти помощников в своём деле среди местного населения. Вначале они никак не могут понять, с кем имеют дело, пугаются. А потом, некоторые из них становятся излишне болтливыми, неосторожными. Вот и Игнатий туда же. Надо же, решил поучить спесивого иноземца. Ну, да ладно, беда небольшая. А помощник-то всё равно нужен, без него нельзя.
14. Потеря
Постник и Барма сидели в тени строящейся стены храма на лавке и уплетали принесённую Максимкой нехитрую снедь, заботливо приготовленную Алёной для своих постояльцев. Аппетит у обоих был отменный. Ели молча, как и положено. Наконец Постник поставил пустой горшок из-под пареной репы на лавку, с сожалением посмотрел на него и вздохнул:
– А я ещё бы съел, – и с надеждой спросил, – У тебя не осталось?
– Нет, – отозвался Барма, доедая последнюю ложку репы. Затем быстро выпил молоко и, довольный, прислонился к стенке.
– Слушай, Ванька, – спросил Постник, – Ешь ты не меньше меня, а худой – как будто тебя впроголодь держат, почему, а?
– Кто его знает? – отозвался Барма, – Я всегда такой был. Может, я в родителей пошёл.
– Так у тебя родители – худые? И мать, и отец?
– Да, не знаю я! – вдруг рассердился Иван.
Яковлев с удивлением посмотрел на друга:
– Ты чего взбеленился-то, Иван? Первый раз тебя сердитым вижу! Ну не хочешь, не отвечай!
Оба помолчали. Потом Барма, уже спокойно, ответил:
Не помню я родителей своих. Вернее, плохо помню. Я ведь потерялся, мне тогда годков 6-7 было. Мы ехали куда-то. Зачем, куда – ничего не помню. А помню, что лежу я на телеге – весёлый такой, а старший брат меня травинкой за
