так и жить бы, как прилив,одним сочувствием и плачем,
зачем – ни разу не спросив.
«…так осенью проехать мимо школы…»
…так осенью проехать мимо школы
своей, так под лопаткою укол, и
так очередь дрожит в медкабинет
эмалевый, так дни перед осмотром
с желтеющей листвой, с карминным кортом,
с тоской дистиллированной тех лет,
так пахнет, проступая из тумана,
сад осени больницей Эрисмана,
так гулко осыпается трамвай,
так розовых солдат плывёт колонна,
как в ауре, в парах одеколона,
Патрокл, Агамемнон, Менелай,
так хочется запоем, жизнь приблизив,
всё перечислить, смыслом не унизив,
так города избыточен размах
вернувшемуся с дачи, так хватает
он воздух из такси, и так не знает,
зачем он возвращается в слезах…
«Этой женщины трудные очертанья…»
Этой женщины трудные очертанья,
есть фигура и некая угловатость…
Как единственно зренье, сестра, – это больше, чем радость —
это радость, и горе, и бережных сил испытанье.
Осень, женщина в створе дверей у стола,
над рукой голубая и дымчатая ваза,
под рукой леденящей клеёнки четыре угла,
и, собой потрясённые, расположились тела —
их смертельная ясность, и осени рыжая фраза.
Как всё замерло – как в ожиданьи письма,
не поддавшись восторгу с его раздражённой изнанкой,
поздравительный запах открыток, бинокль, валерьянка
в том шкафу, в стылой комнате, полной собраний чужого ума.
До свидания. На ослепительном фоне окна
я обмолвил тебя и подумал, топчась в коридоре:
если это похоже на что-нибудь – только лишь на
драматичность семьи, её радость и горе.
«медлит буксир на реке…»
медлит буксир на реке
стройка и дым вдалеке
осень на волоске
сердце болит в мотыльке
дом у реки ни огня
дверь приоткрыта в меня
там причитает родня
комнаты гул западня
«Ты тяжёлую дверь отворил…»
Ты тяжёлую дверь отворил,
а за ней не свобода, а гнёт,
что-то в прошлом отец натворил,
что тебя искупление жжёт,
ты увидел, как, в кресле дремля,
над газетой он дышит с трудом,
как его накопила Земля,
так копил он для жительства дом,
в этом доме сопрели углы
от согрева кошачьих ковров,
и приметы тебе тяжелы,
и прекрасен, однако же, кров,
и к нему твоя страсть привилась
с тем напором пороков живых,
что и ловкая кошкина страсть
нюшит возле подмышек твоих,
ты в любви был зачат среди дней
небезгрешных уже потому,
что в тебя перелили вину
забывания сном потемней,
задремания,
