Вот такой вот походкой… – Сказав это, У Вэньчао изобразил, как она шла. – Плечи высоко подняты, сложенные крестом руки крепко прижаты к груди. Согнув ноги в коленях, она вышла на цыпочках, словно боялась, что ее кто-то заметит. Я наблюдал за ней через окно до тех пор, пока она не скрылась из вида, мне все казалось, что это не она сама, а отделившаяся от нее душа, но стул был пуст, а вокруг него еще оставались мокрые следы от капель дождя.
Спустя месяц, в один из вечеров, примерно часов в десять, она вдруг вошла ко мне в студию и показала на кофемашину. Я приготовил для нее латте, потому что молоко хорошо выводит алкоголь. В тот вечер она снова оказалась поддатой, правда, самую малость. Выпив кофе, она, как и в прошлый раз, ничего не сказав, ушла, словно в обязанности окружающих входило всячески ей угождать. С тех пор она появлялась где-то раз в десять дней или раз в полмесяца, в основном заходила по пути после каких-нибудь попоек, чаще всего уже была под градусом, разница состояла лишь в кондиции. Я вдруг неожиданно приобрел привычку задерживаться допоздна. Ожидание превратилось в дополнительный пункт моей работы, и, если я ее не дожидался, мне казалось, что вечер прошел зря. Первые два раза она вообще не удостоила меня ни словом, даже имени не спросила. На третий раз она еле держалась на ногах – помнится, повисла на стуле, сняла с себя блузку и протянула ко мне руки, чтобы я ее вроде как пожалел. Я тогда ужасно смутился и тут же помог ей одеться обратно, чтобы она, протрезвев, не обвинила меня в домогательствах. Я бы с удовольствием составил ей компанию как собеседник, но к такому повороту дел был не готов. Она же, перешагнув барьер с раздеванием, начала тараторить без умолку. Особенно разговорчивой она становилась при средней степени опьянения, в такие моменты заткнуть ее было просто невозможно, казалось, даже поставь ей на рот молнию, и та разойдется.
– Она рассказывала вам о своей личной жизни? – спросила Жань Дундун.
– Это был ее конек, о некоторых мужчинах она заговаривала по меньшей мере по десять с лишним раз, такие истории что чай в пакетиках, заварил раз, заварил другой, уже и вкуса не чувствуешь, а все завариваешь. Спросите, почему она все это вываливала мне? Во-первых, чувствовала, что никакого вреда я ей не причиню, никого из ее мужчин я все равно не знал. Во-вторых, от алкоголя у нее развязывался язык, поэтому едва она находила благодарного слушателя, то помимо своей воли начинала лить в его уши всякую дребедень. Ей требовалось облегчить душу, и, похоже, я был ее единственным слушателем. Чаще всего она произносила слово «отпад». Утопая в ее бесконечных монологах, я проникся тремя сферами употребления данного словечка: во-первых, это относилось к выпивке, во-вторых – к реальности, и в-третьих – к предвкушению будущего. Ощущала ли она «отпад», когда пила? Насколько я мог судить, ей, скорее, было больно, чем радостно, а если и радостно, то лишь самую малость и то только в нетрезвом состоянии. Был ли у нее «отпад» от реальности? На мой взгляд, она употребляла это слово в прямо противоположном
