ему лишь безнадежным, безысходным, непоправимым несчастьем. Алесса же упорно скрывала от всех, где именно подобрала сироту. И только много позже Пеппо понял, что белошвейка по его рассказам догадалась об участии церкви в той осенней драме и боялась, что ему по-прежнему грозит опасность.
Почему он ничего не пытался узнать о судьбе родителей? А вдруг что-то было иначе? Вдруг они искали его, прячущегося в Падуе и даже не помнящего своей фамилии?
Пеппо медленно сполз на пол, чувствуя, как ледяная глыба поднимается из груди, раздирая горло острыми краями, не давая ни вздохнуть, ни вскрикнуть. И в тот момент, когда подросток готов был захлебнуться этой болью, глыба раскололась, выпуская из-под своего гнета обжигающие потоки слез.
Он давно разучился так плакать. Лишь изредка, в самые черные минуты давился сухими мучительными рыданиями, когда душа не вмещала больше горечи. Но сейчас слезы неудержимо лились по щекам, разъедая ссадины, и тетивщик не утирал их, бессильно уронив руки.
Он не подвел мать… Пеппо всегда помнил, что он сильный, всегда бежал вперед, не оглядываясь и не колеблясь, а падая – всегда поднимался. А может, нужно было оглянуться? Как теперь узнать…
Подросток медленно поднял руки и коснулся глаз, как часто делал в те, первые месяцы. Сколько лет ему казалось, что он не помнит, каково быть зрячим. Не помнит, каков цвет неба, что означают слова «светлый» или «радуга» и почему больно смотреть на солнце. Не помнит, что красота означает не только гладкость и правильность формы, а безобразие не сводится к дурному запаху или плохо отшлифованным граням.
Лютики на материнской юбке. Узор желтых лепестков. Желтых. Не грязно-ярких, как осенние листья. Не солнечно-теплых, как двухдневный цыпленок. Тускло-сливочных, как домашний сыр.
Пеппо крепко прижал кулаки к глазам. Потер их, будто надеясь сорвать черную пелену, за которой вдруг окажется, что все эти годы он ошибался. Что его прежняя, уже забытая жизнь цела и ждет его там, за этим глухим мраком. А потом опустил руки, влажные от слез, и до крови закусил губу. Болван. Что за бестолковая детская блажь? Родители мертвы, сам он слеп, а по пятам снова идет погоня. Это реальность. А все прочее – зыбкие мечты потерявшегося малыша, которого давно пора в себе изжить.
Но руки уже воровато нащупывали края оторванной половицы, скрывавшей проклятый свиток. Полковник предложил ему выкуп. Конечно, он солгал. Он посулил бы Пеппо хоть Дворец дожей, так сильно ему нужна эта дрянная вещица.
Или все же не ему, а его хозяйке? Если можно исцелить парализованное тело – отчего же нельзя вернуть Пеппо глаза?.. А вдруг все же можно?.. Вдруг он действительно цепляется за свое отроческое упрямство, отталкивая единственный невероятный шанс?..
Подросток замер, очерчивая пальцами края половицы. И вдруг ощутил, что хочет жалобно завыть, как избитый пес, жмущийся к ногам жестокого хозяина. Встряхнул головой, грубо выругался и с размаху ударил в половицу кулаком.
