снег – это память о лете,Золотой листопад – обо мне…
Почему бесшабашные дети
Не играют «в чижа» в темноте?
Почему не целуемся тайно,
Отчего так неявно дрожим?
Если смерть на земле не случайна,
То случайна ли смертная жизнь?
Спросим Бога. В пространном ответе —
Шифровальные стоны огня…
Подрастают деревья, как дети,
У костра уходящего дня.
Натюрморт
Как черви, белень бересты,
Лист, яблоки апорт,
Дырявит пасмурность холсты —
Осенний натюрморт.
Октябрь напишет некролог
Короткий колоску,
Младенец ластится к соску
И млечный лижет сок.
Ночная падалица звёзд…
Варгань, поэт, компот.
Срывай одежды, как джек-пот,
Как глотку певчий дрозд —
С души, разденься догола,
Стань немощен и наг,
Развейся, как победный флаг,
Библейская зола…
Так, в зазеркалье луж смотря,
Как смотрит в небо крот,
Я вижу тучу, пескаря,
Весь мир – наоборот.
Смерть, словно нищенка, стучит
Костяшками в забор…
Звук – невозможен, нарочит,
Как яркий свет в упор.
Вокзал
Пернатых вокзалов длинны журавли,
Азалии в залах давно отцвели,
Как сор на перроне, печален отъезд,
Ворона в короне, где шпалы-диез.
За взятие клади – медаль на груди
Носильщика-дяди, ему не клади
В рот пальца… Не пялься: нехитрый багаж,
И ветер на пяльцах, свивающий раж.
Вокзал, как парник, где живут огурцы
Шершавых вагонов, вокзал, как Нарцисс.
Вокзал – это Гудвин, заметный для глаз,
Чей носик припудрен от слёз напоказ.
Обросшие розами, словно в саду,
Встречают Ромео Джульетт-какаду.
Новеллою Грина, алее тоски,
Летит балерина, не видя ни зги.
Не россыпь гороха – отара цыган
Опутала лоха в лохнесский туман.
Вокзал – недоумок, Ходжа Насреддин.
Таджик возле сумок халвой наследил.
Картинка сменилась, как сценка в кино,
Соринкою в глаз угодило бревно.
Слова-мурава: «Не печалься, родной,
Я буду скучать по тебе… за тобой…».
Нараяме
Листопад – это вини винями.
В ноябре лист обуглен и чахл.
Восхожденье души к Нараяме…
Нобре я дочитал при свечах.
Так, прокашлявшись, в старом камине
Разгорелись сырые дрова,
Птицы-звёзды, клюющие иней,
Угвоздились в промоине рва.
Я заметил, что время проточно,
Как ручей, как дымок из трубы…
Одинокость строгает поточно
Смоляные минуты-гробы.
Восхожденье души к Нараяме…
Этот путь беспощаден и долг,
Так оскален в охотничьей яме
Одинокий, затравленный волк.
Бабочка
Шептанье бабочек, смятенье… и сплетня тучного слепня
Преобразились в рассужденье на тему солнечного дня.
Услышишь исподволь: Ван Клиберн… Посмотришь искоса: Дали.
Как укрупнившийся калибр, вокруг трассируют шмели.
Очарователен, и долог, и в перспективе обозрим
Луг-увалень (поправлюсь: олух) – горланит, как заправский Рим.
Как горяча ладонь арены! Жук-гладиатор, львиный зев.
Я сдул обоих… «Меньше пены!» – орал, от жажды окосев,
Обняв, как мать, пивную бочку, Иваныч (слесарь из депо).
Его податливую дочку я попросил заехать – по
Делу… Знаете, какому? Из сердца вон, и с глаз долой!
Любовь, набившая оскому, приятней, чем сухопостой.
Вернёмся к бабочкам, букашкам, к одномоторной стрекозе…
Говорят, я родился в рубашке, но умру без рубашки, как все.
