верчен,Я указывал градус огня…
И случайно был Богом замечен —
Починяющим флейту плетня.
Я помазанник Божий, что рожей
Извозился в закатной крови,
Я любил Вас, что было похоже
На отсутствие всякой любви.
Постарайтесь понять вероломство
Снов моих, распахните окно…
Скоро наше продлится знакомство
Там, где небо, как нёбное дно.
Манная каша
Я, в манную кашу насыпав черники, раскрасил тарелку под цвет каракатиц.
Смотрю на икону: крамольные лики смеются над тем, как измазался братец.
От деда – затрещина: грех повторяться за старшим, творящим чернильную тюрю
Со скуки, чтоб яркие ягод паяцы бродили по кругу – конвоями тюрем.
Пора выдвигаться на речку, где утром насажены тучным червём перемёты,
Где солнце беззубо, как праведный урка, сощурилось – жёлтой квашнёй из-под гнёта.
Пора улепётывать, словно кузнечик, по скошенным травам от жаркой ладони,
Я слышу: за мною идёт человечек, а кажется, я ухожу от погони.
В надежде увидеть судачьи слюдянки, цепляю наживку – весомых уклеек
И шарю рукою в пустеющей банке, как будто в кармане ищу пять копеек.
Я странно мерцаю – заплатой заката, елозя коленями по-над кормою.
Мне жалко у камня сидящего брата, которого брать запрещают с собою
Домашние на воду: мол, несмышлёныш, ещё навернётся нечаянно за борт…
Брат чутко глядит, как притихший зверёныш, в хрустальную клетку безветрия заперт.
Тогда подгребаю, отторгнув запреты родных, говоря: «Мы поедем на остров».
Он, зябко вдыхая дымок сигареты моей, от неверия трогает вёсла.
Я дам потащить ему знатную рыбу, немного ругну, если рыба сорвётся…
Настрою удобную удочку, ибо – когда ещё жизнь к нам лицом повернётся?!
Под уклон
Мой одуванчиковый луг, как будто пепел папиросы,
осыпался, едва подул вечерний ветер. Слёзы-росы…
Сирени призрачный абсент пролился на руки просёлка,
и запах, влажный, как брезент, образовался (палки-ёлки).
Туч нерасплавленный свинец лежал в консервной банке лужи,
где – крышкой – солнечный венец золотошвеил (шире… уже),
Как лужу переходишь вброд, чтоб детства оттолкнуть кораблик,
поля – не с маслом бутерброд, а с колбасою (крибле-крабле)…
Тянулся палисадный клён (зевал от фаустовской скуки)
туда, где небо – под уклон… И надломился (руки-крюки).
Я, мокрый, сосчитав ворон посредством подаянья хлеба,
курил и слушал перезвон кузнечиков, как быль и небыль.
Ссора
Окрест – проливная Россия, где белая вечность одна,
Я помню: мы небо косили, такая цвела глубина.
Паром переехал фарватер (мне нравился старый паром),
Потом я поссорился с братом, уехал, вернулся потом.
Я чувствовал: политы потом деревни, росою – луга,
Душа надломилась
