парализовал его, но значительно повредил его умственные способности. После этого болезнь только прогрессировала…
Мысли японца мало-помалу начали выстраиваться. Вдруг он сухо повернул к ней голову:
– Но… в течение двадцати лет… кто?…
Не было необходимости заканчивать вопрос.
Опустив веки, она вполголоса ответила, стыдливо, виновато:
– Я.
Он подошел к ней. Положил руку ей на плечо. Пальцем поднял ее подбородок, заставил ее посмотреть ему в лицо:
– Вы? Статьи, романы, поэмы, словарь?…
Ей не нужно было отвечать. Пламя метнулось в ее глазах, щеки покрылись румянцем, губы почти улыбались, зубы блестели, словно жемчуг. В момент вспышки она стала прекрасной.
Кивая головой в сторону человеческой руины:
– Разве я могла допустить, чтобы весь мир узнал об этом?
Профессор Китаогитсуми чувствовал себя ослепленным светом, который исходил от женщины. В этом жалком домишке, по соседству с грубым народом, среди материальных проблем и изматывающего ухода за больным, блистали двадцать лет самой чистой интеллектуальной жизни. Только письменной. Посвященной памяти когда-то знаменитого человека! Она казалась великолепной. Он едва сдержал желание поклониться ей в ноги.
Срывающимся голосом, он не мог не спросить:
– А письма к моей жене…
Она слушала это как человек, который уже ничему не удивляется:
– Так вы знали! Ну да! И письма к вашей жене тоже…
– Постойте! А телеграмма о «нашем ребенке»…
– Чтобы не нарушать атмосферы…
При таком «ведении счета» как он мог не раскрыть своей собственной правды! И он сделал это. Она выслушала его с выражением лица пожилого священника, принимающего тысячную исповедь:
– Жизнь – это кошмар или непредсказуемая игра?
Шаг за шагом, они приблизились к выходу, размышляя. На пороге он взял ее за руку. Несколько неуверенно, негромко, он спросил:
– Что нам теперь делать?
Она изобразила плутовскую усмешку невесты, которая соглашается на первый поцелуй:
– Лицемер! Будем продолжать.
– Огромное спасибо! Я и не ждал другого ответа.
– Но послушайте! Мы не будем продолжать эту дурацкую вывернутую на изнанку ситуацию… Не имеет смысла…
Он смотрел на нее. Долго. Контур рта был чисто рафаэлевским, нос кокетливый и остренький, глаза шаловливые и дружелюбные, бывшие морщинки стали ямочками на щеках; седые волосы создавали нимб. Она прошептала:
– Как Вас зовут?
Выстрел
Мсье Пион размышлял.
С грустью. Стоя под электрической лампой в своем небольшом офисе, куда никогда не проникал дневной свет, в подвале магазина, притом, что магазин сам был темным, так как он был закрыт на августовские
