В этом и разница между нами… – вздохнул Гирс и снова наполнил рюмки. – Ему тридцать пять лет, Костя, и ты считаешь, что он был бы счастлив кое-как протянуть до сорока? Без баб, без спорта, без возможности сходить с друзьями в баню или, вот, выпить водки… Я дал ему шанс, и если он выкарабкается, то отлично проживет еще лет двадцать, а то и тридцать. Не факт, что мы с тобой столько проживем. – Он поднял рюмку. – Давай за его здоровье.
– Вот так всегда, Саша. Так всегда ты… делаешь только то, что тебе… – отец, не чокаясь, выпил свою водку, его взгляд слегка увлажнился.
– Что всегда?
– Давай честно, мы давно обсуждали эти твои опыты. Тебе очень хотелось провести эту операцию, ты долго ждал подходящего случая. И этот-то не слишком подходящий… ты же не объяснил родным, что был другой вариант, более спокойный, менее рискованный. Просто нужно было подождать, – папа говорил негромко, но слышно было хорошо. – Признай, просто признай: ты делаешь это из гордости… Ты хочешь быть богом, Саша. Богом хочешь быть, и чтобы все об этом знали.
– Костя, ты дурак. Передо мной, Костя, иногда по нескольку раз на дню стоит выбор: либо стать богом, либо пустить все на самотек. И я уверен, что мужчина и настоящий врач не может снять с себя ответственность и бездействовать. – Гирс нахмурился, но это длилось мгновение, не больше.
– Ооо, Косте больше не наливать, – сказал он и подмигнул мне, – и Полине, кстати, тоже. – Он встал, обошел стол, нагнулся и обнял одной рукой меня, а другой отца. Рука у него была горячей, от кожи пахло водкой и дорогим одеколоном.
– Твой папа – отличный врач, но слишком нерешительный, – сказал он примирительно. – И видит меня насквозь, видит, какой я нетерпеливый. – он рассмеялся. – И за это я его очень люблю! А тебе, Фил, сегодня придется проводить его до опочивальни, ибо я волнуюсь, как бы он не сверзнулся по дороге.
Глава 2
Полина и Галя
Август перевалил за половину, удлиняя тени. Через пару недель осень, а значит – возвращение в Москву, от мысли о котором становилось жутко тоскливо. Я свыкся с этим домом, с его обитателями, и мне уже казалось, что я знал их всю жизнь, когда на меня неожиданно свалилось прошлое семьи Гирсов.
В тот день Вика уехала с отцом, а я бродил по дому, не находя себе места от тепла и сонного летнего безделья.
Миновав коридор, я заметил на веранде Полину.
Она сидела, о чем-то задумавшись. На столе перед ней было разложено множество фотографий и несколько раскрытых бумажных фотоальбомов. Я загляделся на ее руки: пальцы хрупкие, почти прозрачные, обручальное кольцо вот-вот соскользнет. У моей мамы были уютные, пухловатые ладони, и, сколько себя помню, золотой ободок на ее безымянном пальце был надежно упрятан в пышную, как подошедшее тесто, плоть.
Хотелось посмотреть, что там за фотографии, и не хотелось беспокоить.
В нерешительности я сделал несколько шагов вперед, она подняла голову и увидела меня.
– Фил, дорогой, привет.
