пещеры дно.
Но окупится, ох, окупится
каждый крик, и слеза, и стон:
та, что сердце взяла драконие,
обратит прежний дом костром,
всех и каждого в нем ждет страшное,
и едва ль будет быстрой месть.
Сколько девушек было отдано
зверю страшному, и не счесть,
и лишь чудом одна хозяйкою
вдруг случилась его душе,
стала трепетною возлюбленной
человеческая мишень —
ритуала часть, жест покорности,
просто цель для его огня.
Она ластится теплой кошкою,
не страшится его обнять,
и дракон верным псом на привязи
восседает у белых ног.
Жатва жертву найдет кровавую
среди тех, кто ее обрек, —
так дракон обратится карою,
всяк предавший пятном золы.
Ночь, горящая в жарком пламени,
ярче станет любой зари.
Вы же поняли это загодя,
чуя в ней этот злой задор,
когда к зверю невеста первая
протянула свою ладонь,
не боясь ни огня, ни пасти, ни
гнева острых его клыков.
Сами видели, как чудовище
к ней всему вопреки влекло.
Так чего теперь горько плакаться,
что нарушился ваш обряд?
В темной ночи глаза драконии,
словно угли в костре, горят,
и стоит в серебре и золоте
дева возле его плеча.
Та, что прежде была лишь откупом,
теперь здесь его назначать.
Убивший монстра
Другие слагают победе песни,
а сам герой хмурый, молчит да пьет
и все вспоминает, каким красивым
был зверь в небесах. И его полет
навечно остался перед глазами,
в ушах скрип жестоких широких крыл.
Он пьет, чтоб забыться, не помогает,
ресницы, как прежде, от слез мокры.
За эту победу обрел он славу,
осыпан был милостью короля,
но, если опять тот попросит подвиг,
герой не отважится повторять.
И дело не в силе или отваге,
не в храбрости, ловкости удалой.
Он помнит, как нежно ложился ветер
под зверя чешуйчатое крыло,
как рев сотрясал, словно гром, долину,
как бил гибкий хвост по камням, дробя.
Каким было страшным и совершенным
жестокое чудо его огня.
А он не герой, просто злую правду
никто не узнает, чтоб объявить.
О том, как по локоть засунув руки
в грудь зверя, испачкавшийся в крови,
