уступить время темноте.
Он провалился в нее очень скоро. Головная боль нарастала, став невыносимой, периодически выбрасывая его из сознания. Когда приходил в себя, казалось, что уже лежит в могиле, холод шел изнутри, руки и ноги уже не могли согреться, из глаз и рта что-то стекало на подушку, застилая взор мутью, отдавая горечью на языке. Как страшно умирать одному, медленно, осознавая происходящее. Паника накатила волной, заставив схватиться за соломинку и выкрикнуть ее имя, но вместо этого из горла вырвался сиплый свист, забравший последние крохи сил, и он окончательно провалился в темноту.
Ее голос выдернул его в этот мир, спасительно-теплое прикосновение к губам, мягкое касание рук. А может, это не реальность, может, игра угасающего разума?
Она пообещала спасение, сказала, что есть еще полчаса. Нежный поцелуй – горький от впитавшейся в язык черноты, но такой приятно-горячий, что ему захотелось поймать его губами и не отпускать, как уходящую из него жизнь. Ее тело приятно придавило его сверху, укрыв собою от холода, поцелуи с жаром осыпали лицо, а руки требовательно сжимали и гладили плоть, пробуждая в нем желание чувствовать. Каждое ее прикосновение горячими волнами вливало в него силу, разгоняло по венам кровь, будило заледеневшие нервы, заставляя разум просыпаться.
Целая гамма новых ощущений пронзила его тело. А когда он оказался внутри ее горячего лона, когда она начала плавно раскачиваться на нем, он окончательно отдался в ее власть, поверив, что уже не умрет.
Он и не думал, что может быть так, что взгляд в глаза делает ощущения более острыми, а чужое дыхание, словно подливаемое в огонь масло, разжигает страсть. Он не знал, что в какой-то момент двум, слитым воедино, может быть одинаково хорошо. Он грел ее руками и понимал, что все, что он испытывал раньше, было неправильным. Висящие над камином часы отсчитывали минуты его новой жизни – жизни, в которой теперь он будет находиться рядом с женой, не имея возможности испытать это когда-нибудь снова.
***
Ночью так и не решилась оставить его одного. Напоила чаем, принесла книгу и села у камина читать вслух, пока не уснул. Иногда проваливалась в дремоту, но просыпалась и подходила слушать: дышит ли, не бледно ли снова его лицо. Уже под утро ушла на кухню готовить, наверняка проснется голодным.
Вообще, за неделю со мной Итан чуть поправился. Ушла болезненная худоба, бледный цвет кожи. Аскетичный рисунок мышц на животе и руках приобрел приятную мягкость. Мужчина хорошел на глазах, хотя, куда уж лучше. Воспоминания о теплых прикосновениях его рук, проникающем в душу взгляде заставили застыть на месте и забыть о готовке.
– Печешь оладьи? – раздалось из-за спины.
Вздрогнула, опомнившись, и схватилась за начавшую коптить сковороду.
– Испортила, – растерянно перевела взгляд с потемневших блинчиков на стоящего на входе мужчину.
– Не беда, – Итан мягко улыбнулся и, немного помявшись, сел за стол.
Он
