морских, она расслышала шепот знакомый. Пряхин:
– Да отыщи того, кто в твое старое полотно завернут был. В нем связь с тобой – жизнь и погибель. И воля его, как и твоя собственная, принадлежит только ему самому…
Элбарс не спал которую ночь. Он чуял, что все тело ноет, а разум просит покоя. Да только покой этот все не наступал никак.
Его светлицу украсили шкурами, из самой Степи привезенными, подушками из дорогой парчи. Бархатом пол устлали. И лампадки с благовониями жгли ежечасно. Девки молодые, что остались в замке, держали крепкий кумыс в холоде, отчего тот подавался хозяину свежим, душистым. А ведь все не то…
Потому как кругом него пахло сладко. Так сладко, что в думах жили только мысли о ней – его огненноволосой красавице. Ни Степь больше не манила Элбарса-Тигра, ни невеста названная, – ничего. Только та, которую он видел лицом к лицу лишь однажды. А вот ночью, в грезах, снам подобным, – ежечасно.
И дева говорила с ним, будто бы была рядом. Советовала:
– Нужно укрепить город. Ощерить ворота-рвы пиками острыми, да оскалить стрелой степной. Зажечь огни в бойницах, что на аспидной смоле настояны. И ждать: всякую минуту. Потому как Хан хитер и грозен. Он получит твое послание, и сам придет за тобой. Наступить час, когда степняки встанут плечом к плечу против того, кому еще недавно клялись в верности. Любой из них убьет тебя!..
Элбарс слушал ее. Звал к себе воинов верных, приказывая тем:
– Вырыть рвы кругом Белограда. И на дне их установить пики наподобие тех, что мастерит лесной народ. Водой залить. Да не чистой, чтоб не замерзла. А с тиной – в ней и пик не видать, и примерзнуть накрепко не сможет. Так, схватится кромкой ледяной, а как ступит нога степняка, так и провалится, нанизав брюхо жадное на острое древко.
Воины кланялись своему брату, которому клялись на крови, и приказы исполняли точно. Да только больше не жали радостно руки, а все чаще испуганно шептались. Говорили, не дело это – против своих воевать. С обманом и кровью, что родной многим была.
Шли дни, с каждым оборотом которых город ощеривался. Села, что наокол, затихали, принимая люд простой под знамя Белого Города. Всякому мужу здесь давали меч со щитом, а всякой бабе – травы.
Еды едва хватало. Даже то, что приносили с собой селяне, уходило вдвое скорее. А Элбарс ждал. Выпускал из стен белых по лазутчику, ожидая новостей ежеденно. Только те возвращались как один: дороги к Пограничью пусты. Стало быть, еще не час.
Рвы рылись глубокие. И среди промерзшего дна устанавливались пики – не высокие, нет, – такие, чтоб нанизать на них человека. Или двух. С острием железным.
И кузнецам было приказано не жалеть руды, выплавляя в наконечники даже старую утварь, что еще оставалась в избах.
А в бойницах зажглись огни. Они горели что день, что ночь, и город вместе с ними пылал. И случись хотя бы одному огню погаснуть, он уносил с собою жизнь степняка, что недоглядел. А на вахту приходил кто-то новый…
Смолы было много. Ее
