минуты, часы и дни рутинной работы по лагерю, походов и боев, редких веселых и не очень пирушек… он пробовал восстановить их образы из сохранившихся зыбких картин, но память раз за разом услужливо доставала лишь воспоминание о множестве лошадиных копыт, что с хрустом дробят и крушат их черепа и кости. О, этот хруст! Центурион каждую ночь, словно наяву, слышит эти жуткие звуки. Так близко, ведь копыта перемалывают и его.
Темно, как же темно. Боль отступала или он сумел подчинить ее? Или, наконец, умер? Медленно возвращалось зрение и в необычном багровом свечении он начал различать очертания предметов. Лишь он из всего своего маленького отряда устоял на ногах, а вокруг корчились на земле его подчиненные. Но не это завладело его вниманием. В городе, что был прекрасно виден с холма, заваливалась набок величественная прямоугольная Антониева башня и сквозь треск и грохот доносился многоголосый людской вой. Перехватило горло, а к гулу в заложенных ушах добавился какой–то ритмичный стук, будто в глубине головы застучали крохотные молоточки. Там, недалеко от казармы, его ждут. Ждали. Сейчас две женщины, одна много младше другой, мечутся так же, как и прочие жители, ища спасения. Его женщины6. Одна, отсрочившая его встречу со смертью и другая, едва выучившая несколько слов, но уже давшая ему новую цель в жизни.
Земля тряслась, подпрыгивала и уходила из–под ног, отчего центурион снова ощутил себя на том судне и едва подавил возникший позыв. Он, не отрываясь, смотрел на город. В Ерушалеме разгорался пожар. Его очаги, появившиеся в разных местах, в несколько мгновений слились в единую пылающую стену. Что так может пылать в каменном городе? Черный дым клубился и растекался. Подсвечиваемый огненным заревом и сполохами небесного огня, он временами приобретал очертания каких–то диковинных существ.
Стук молоточков занимал уже все пространство головы и звучал гулко, будто ее и вовсе больше ничто не наполняло. Боги! То, что он принял за огонь и дым, оказалось вражеской конницей! Гигантские лошади, объятые пламенем, мчались прямо на него, а стук был всего лишь отзвуком топота их копыт. Неожиданно помертвевшая рука выронила копье и оно гулко лязгнуло по камням. Центурион неосознанно потянулся за ним, но повалился наземь – следом отказалась служить и нога, а правая сторона головы словно наливалась тем самым черным клубящимся дымом.
А кони были уже совсем близко. Он видел их переливающиеся пламенем гривы. Безумные багровые, как горящие угли, глаза искали его, а из ноздрей вырывались огненные струйки. Еще немного и первые скакуны достигнут холма, затопчут, раздробят, выжгут дотла…
Рушились колонны дворца и стены простых домов, а вой нарастал с каждым новым ударом. Последний, самый страшный, поверг центуриона на землю, но затухающее, поглощенное безумным мороком сознание еще видело, как величественный храм раскололо надвое и разверзшаяся твердь поглотила его. Тогда все стихло и ничего не стало. Лишь буря бесшумно метала огонь, а весь север и запад были объяты заревом,
Если хотите, то можете почитать о римском праве, правах военнослужащих в римской армии и прочее. Центурион таки променял свою «римскость» и все ее преимущества на спокойную жизнь в глухой провинции.
