всего, что сам знаешь, что это придет. Вся жизнь в этом ожидании. Ждёшь, ждёшь. Но оно либо опаздывает, либо торопиться.
– Ты бы мне переводил, что ли, – посетовал Матвей Лукич, – а то вы там с внучком что-то перетираете, а я как бы не при чём.
– Нет, – Виктор помотал головой, – зачем ребенка травмировать своими глюками?!
Он помолчал, вдыхая горьковатый запах.
– Вы, Матвей Лукич, такая очень реальная фантазия. Это объясняется, как мне объяснили, моим жизненным опытом и интеллектом. То есть, вы очень правдоподобная галлюцинация. Повстречай я вас в ясном сознании, пожалуй, испугался бы. Но мне вот что интересно. Получается, разговаривая с вами, я по сути разговариваю с собой. Моё подсознание ведет диалог с осознанием, с осознанием того, что я уже испытал. Вы ведь сделаны из воспоминаний пережитого, из образов, которые застряли в моей голове и, проще говоря, вы – это как я сам отражаюсь в реальности. Хотя нет, это еще что-то. Упрятанное глубоко, нереализованное. Мне даже интересно! Вытащить из себя что-то мне самому неведомое. Ну да, ладно. Поговорим об вас. Вот что интересно, Матвей Лукич. Вы лишаете человека жизни, решаете то, как писали раньше, что не вам дано решать. Вы наблюдаете, как жизнь исчезает. Я вот вам про себя расскажу. С пьяной дури как-то пошел на охоту. Стрелять, никогда до того дня не стрелял. А тут через поле прямо на меня летит заяц. Все орут, стреляй, стреляй! А двустволка у меня прыгает в руках, ствол пляшет, как дирижерская палочка! Я не о выстреле думаю, я гляжу, как он на меня несётся! Шагах в пяти на полном скаку он в сторону шарахнулся! Я дуру эту, винтовку выставил на него, словно защищаюсь, и пальнул из одного ствола прямо ему в бок. Его тут же, как прибило к стерне. Лежит, бока раздуваются, глаз влажный косит куда-то в сторону. Потом гляжу, блеск тускнеет, влага высыхает, бока не двигаются, – умер. Одна шкурка с мясом. Верите, мне тогда показалось, что какая-то черная дыра возникла на мгновение, стремительно затянулась, втянула часть меня самого и исчезла. Вам страшно не бывает?
Матвей Лукич слушал внимательно, грея руки о кружку.
– Экий ты занимательный, – сказал он, наконец, – и дурка у тебя какая затейливая! Ладно, давай потолкуем. Куда спешить-то? Я вот тоже спросить хочу. Ты за каким хреном на этот треклятый остров поперся? Лодки у тебя нет. Мирон сказывал, ты и телефон его не взял, чтобы вернуться. Отшельником что ли решил заделаться?
– Не это главное сейчас! – раздосадовано откликнулся Виктор, – вы мне про свой страх расскажите. Мне понять нужно. Вот, когда себя думаешь убить, страшишься физической боли, того, что еще успеешь испытать до того, как все исчезнет. Но у вас-то другой страх должен быть!
Витька засопел:
– Не надо, дед, не надо! Боюсь я таких разговоров! Не надо!
– Молчи, Витька, молчи! Не разговоров боятся надо, а себя самого! – запальчиво ответил ему Виктор.
– Что ты все про какой-то страх талдычишь?! – обозлился Матвей Лукич, – мальчонка твой прав! Страх весь в мыслях и в разговорах! А так – нету его страха, нету! Я вот тебя кончу, и страха никакого нет! Потому как
