вы меня не помните? – я был несколько смущен таким неласковым приемом, но отступать не собирался.
– Делать мне нечего, всех его дружков запоминать! Ходют и ходют… Сказано, нет его! Понял? Ну и иди с богом, мил человек.
Она уже приготовилась захлопнуть дверь перед моим носом, как вдруг в мозгу наступило просветление.
– Подождите, Вера э-э… Михайловна! – точно!
Дверь замедлила движение.
– Я – Феликс!
– Какой еще Феликс? – голос старушки стал менее сварливым, а на морщинистом личике отразилась работа мысли, – А, Феликс…
– Ну, да… Феликс Неверов, – сомневаюсь, что она вообще знала мою фамилию, но имя-то редкое, должна вспомнить. – Я же у вас со второго класса тут терся. Мы с Генкой за одной партой сидели…
– Точно! – хлопнула она себя по лбу. – А я думаю, чой-то лицо знакомое… А куды ж ты делся?
– Так мы, Вера Михайловна, переехали в другой город.
– Это в какой же?
– В Новосибирск.
– Ишь ты, – удивилась она, – это ж на севере где-то? Как же вас тудой занесло? Раньше тудой людей ссылали, а вы сами поперлись… Ой, а что я дура старая тебя в дверях держу? Заходи Феликсушка, заходи дорогой.
От расстегаев с рыбой я вежливо отказался, райпотребсоюзный беляш надежно заполнил желудок и организм теперь требовал лишь одного – какой-нибудь влаги. Предпочтительно, конечно, пива, но за неимением оного, бабка достала из холодильника, мигом запотевшую банку с чайным грибом и нацедила мне полный стакан золотистой жидкости. Когда в последний раз я видел в домах на подоконниках, эти порытые марлей банки, с плавающими в них коричневыми медузами? Помню, какие споры вызывал этот грибной квас: одни утверждали, что он полезен, чуть ли не от всех болезней. И жиры-то он расщепляет и пищеварение улучшает. Другие, напротив, полагали, что он совершенно бесполезен, более того, от него бывает рак желудка. Постепенно страсти вокруг невинного напитка улеглись, а потом исчез и сам гриб.
– А где же Геннадий-то? – поинтересовался я, потягивая кисло-сладкий, слегка пощипывающий язык напиток.
– Да к отцу ж пошел, в больницу. У Толика ж язва разыгралась, вот и положили его, а он ему еду носит. В больнице-то какая еда? А я бульончика куриного наварила, он и понес. Скоро вернуться должен.
Усевшись за стол напротив меня, старушка принялась рассказывать. Я почтительно внимал. Оказывается, Генкина мама Наталья Федоровна, в шестьдесят восьмом заболела «женской хворостью» (онкология, как я понял) и через год голубушка преставилась. Генка тогда в институте учился «в котором на учителей учат» («Пед», надо полагать).
– С горя учебу забросил, вино пить начал – жаловалась бабушка, – его из института выперли и сразу в армию забрили «на моря», на севере где-то, на военном пароходе служил, цельных три года! Весной только вернулся и как в загул ушел, так до сих пор не оклемался. Пьет да по девкам шляется. Дружков каких-то патлатых завел. Одни музыки у них на уме. Ходют и ходют.
