был родом, работал слесарем и кузнецом при местном совхозе. Писал пейзажи, которые раздавал односельчанам, а все авангардное – исключительно для себя, держа их в отдельной комнате. Туда же он взял на хранение и дедовскую картину «Хрущёв в цилиндре», написанную, когда дед гостил у него.
Актер говорил, слегка растягивая слова.
– У меня начались съемки – первые мои взрослый съемки, – Олуша улыбнулся, – до тех пор я снимался только ребенком, в эпизодах. И тащиться в Богом забытую дыру мне было не досуг. А потом дед умер. В ночь после похорон мне приснился сон, будто сижу я в дешевом гостиничном номере, ну знаете, таком пост-совковом: с потертым красным паласом и плюшевой мебелью с прожженными сигаретами дырками. Слышу за дверью гулкие, чеканные шаги. И как бы со стороны вижу: идет по коридору, поднимая ноги в строевом шаге, карлик-Хрущёв, на голове огромный черный цилиндр, а в вытянутых руках он несет картину, на которой он же и нарисован. Доходит до моей двери и стучит в нее так громко, будто у него кулак не коротышки, а рабочего-комбайнера. Я проснулся от этого стука и не мог понять – приснился мне грохот или реально стучали в дверь квартиры. Было так стремно, что до утра я просидел с зажженным светом, не решаясь заглянуть в глазок. Потом оделся и поехал на съемки. В метро сел и уже закрывал глаза, чтобы подремать, как в толпе, ввалившейся в вагон, увидел странного человека. Высокого, с всклокоченной бородой. Он стоял, ссутулив плечи, свесив перед собой руки и глядя в пол. Люди вокруг толкались, рвались к свободным местам, огрызались, а его, казалось, не замечали. Я зажмурился. Открыл глаза – человек стоял ко мне чуть ближе – все так же без движения, глядя перед собой. Закрыл глаза, открыл – высокий уже был рядом с моим соседом. Я вскочил, протолкнулся к выходу и озираясь, еле дождался следующей остановки. В тот день после съемок я не поехал домой, а завис на квартире у кого-то из съемочной группы. Была вечеринка, все пили, смеялись, а я сидел в углу, покрываясь потом, ожидая сам не зная, чего – то ли стука в дверь, то ли появления никем кроме меня не замеченного бородача. Утром пришло известие, что съемки приостановлены из-за каких-то проблем с финансированием. Я воспринял это как знак. Собрался, сел на поезд и поехал в Нижний.
Олуша удовлетворенно оглядел притихших слушателей, выпил воды.
– Мой гостиничный номер был точь-в-точь как во сне, даже кровать стояла у той же стены. Ночью я едва смог заснуть, а на утро поймал такси и поехал в деревню, где жил дедов товарищ. Дверь мне открыла баба в черном с опухшим, заплаканным лицом. Она провела меня в комнату, посреди которой, на столе, стоял гроб со свечами в изголовье. В гробу, в темном костюме, сложив на груди крупные жилистые руки лежал мой преследователь из метро, уставив в потолок седую бороду. Оказывается, это и был дедов товарищ-художник. Узнав, что приехал я не столько проститься с усопшим, сколько за картиной, меня выставили вон – на творение деда даже взглянуть не дали. Родственники покойного собирались продать картину, полагая себя в полном праве, раз их кормилец все эти смутные годы прятал эпатажное полотно у себя. За картину его жена заломила цену, которая тогда была мне
