А таблетка аспирина и пять минут покоя смягчили нехорошие симптомы: свет перестал бить в подлобье и более-менее равномерно распределился в пространстве. Боль в висках утихла, оставив после себя лишь тяжесть, съехавшую к затылку, и зыбкую реальность, которая кренилась при любом резком движении.
Коста попытался ухватить эту реальность за куцый хвост и для начала правильно расположить себя в ней. Провел дрожащей пятерней по телу: так, на нем джинсы и футболка. Приподнялся на локтях – в ногах кровати сбился плед, которым его, видимо, укрыли на ночь. Кто укрыл и привел (или принес?), не известно. Из памяти удалось выскрести лишь смутное воспоминание, как шел вчера к машине, обхваченный чьей-то жесткой рукой. Коста глянул в окно. И сразу узнал площадку перед входом, а также дорожку, бегущую от нее к балюстраде над морем.
Вот и выводы. Первое – он в санатории имени Боткина, в гостях у Эмина. Второе – кальян у дяди забористый.
В дверь постучали. Пришлось вставать и плестись открывать.
– Доброе утро! – поздоровалась миниатюрная горничная. – Надеюсь, вы хорошо спали? Вас ожидают завтракать. Как будете готовы позвоните, – она кивнула на кнопку рядом с выключателем, – я провожу. Не задерживайтесь, пожалуйста!
Из зеркала в ванной на Косту высверкнуло розовыми белками глаз нечто щетинистое, дремучее. На раковине, рядом с запакованной зубной щеткой, лежала бритва. Нет, черта с два. Бриться он не станет. Эмину придется вытерпеть неавантажный вид племянника. Гораздо хуже, что футболку не сменить – Коста понюхал под мышкой и едва не сблевал от запаха дыма и пота.
Спустя пятнадцать минут нетвердой походкой он шел за горничной по коридору. Коста знал ковровую дорожку под ногами в ее лучшие годы – сейчас она была ветха и плешива.
Высокие двери выпустили их на свет. Коста невольно улыбнулся и положил ладонь на голову одному из двух львов по бокам от входа. Так он делал семнадцать лет назад каждый раз, выходя из санатория, и, кажется, почувствовал гладкую прохладу мрамора раньше, чем коснулся львиной макушки.
Как и прежде кудрявые глицинии покрывали ноздреватой тенью столики на площадке. Круглый фонтан в центре не работал, его безводное ложе устлала листва. Коста помнил фонтан полноводным, в детстве он вытаскивал из него веткой трепыхавшихся в воде насекомых и выкладывал на бордюр сушиться. Толстая завхозиха ругалась на мушино-комариное непотребство вокруг исторического источника. Но весь медицинский персонал – от медсестер до врачей, был на стороне Косты и его доброго сердца.
– А вот и наша художница! – горничная мотнула подбородком.
Перед ними, где частокол толстых кипарисов почти скрывал белую балюстраду, стоял ослик. Рядом худенькая девочка, высунув от усердия язык, штриховала по листу на мольберте. Коста хотел посмотреть, но его провожатая, улыбнувшись девчушке, свернула в небольшой парк – Коста помнил, он назывался Итальянским, из-за высаженных здесь лет двести назад пиний. По тропинке через мир, пахнущий
