сейчас он, Ника, ее убьет?.. Рыбину…
Поосторожничав с первым ударом, Ника переборщил со вторым: «щеглавль» замер с размозженной головой…
– А где б…б…бабушка? – морщась и отмывая под рукомойником клейкие руки, спросил Ника.
– Легла. Косточки ломит. Видать, к дождю.
– К дождю… – хмыкнул Ника. – На н…н…небе – н…н…ни облачка.
Вернув топорик на место, распихав по карманам Левкин бутерброд с полендвицей и огурцы, Ника остановился во дворе перед пустой будкой: пара вылезших на свет звеньев цепи, утоптанной в землю… «Вилами закололи… Зимой. Возле станции…»
Чем заколоть заикание?.. Какими вилами?.. Там, на берегу: солнечный ореол вокруг головы свидетельницы… Если б не Левка – прощай рыбина! Как он: «По двести тринадцатой так по двести тринадцатой… И два свидетеля…» Остановить Хорька!.. Чем бы он, Ника, мог остановить Хорька? Этим своим: «Брак…к…коньерством»?.. «Р…р…разобрались»?.. Мысленно Ника видит раскручивающийся для удара кулак Хорька… болтнувшуюся из-под кулака Левкину голову… его, Ники, бросок на вражью спину, заломленные Хорьковы руки… поверженного, припечатанного к земле врага… мотающего головой, стоя на коленках, Левку… встречающиеся с его, Никиными, – сияющие глаза свидетельницы… И ничего больше. Только они вдвоем… будут знать. То, что не касается даже брата. В первую очередь. В первую очередь… Умник. Все-то ему насквозь ясно, все очевидно. Робот не будет думать… выпрыгивающая из воды смерть… сила, тянущая реку вперед… «Рыба-рыба, ты кто?..» Когда и где началась эта Левкина без него, Ники, отдельная жизнь… это его отстранение только в свое, куда вместо входа ему, Нике, – эта Левкина снисходительность? Когда и где все это началось?..
Здесь! В этом месте!.. Оглядевшись, Ника осознал, что, подавшись к собачьей будке, вышел со двора не в ту калитку, и топает сейчас к речке не по прямой, через луг с дубом, а по огромной дуге, ведущей сквозь лес к «выдриной горке», когда-то открытой братьям Жанной… Здесь и началось – на этой самой, усеянной сосновыми иголками, тропе, по какой он сейчас шагает. С этого Жанниного «он нам всю дорогу слезами зальет» началось (вот эту дорогу – «зальет», эту самую и даже, кажется, в этом самом месте: в этом хилом малиннике, обступившем тропу, он тогда хлюпал носом)… С этого началось: с беззаботной физиономии уводимого Левки, так легко бросившего брата одного среди леса, пусть уже и в виду огорода и хаты, маячивших за деревьями. В первый раз бросившего, чтобы тою же ночью бросить и во второй: его, Никины, кулачки, барабанящие в запертую дверь сортира… Она не открылась, дверь… И черная бездна в собачьих глазах – теперь только его, Ники, бездна… Дверь нужника, отделившая героя-всезнайку от… заики.
Последнее – уже не мысли, а общее, не закованное в слова, ощущение, возвращавшее все на круги своя… на один и тот же круг: берег… рыбина… Хорек… солнечный ореол вокруг головы свидетельницы…
Сквозь заросли потянуло свежестью. В Никиных ушах плеснуло – то ли от речки, то
