давая опомниться, бросалась к нему навстречу с улыбкой нежданной радости и словами: «Здравствуйте, добрый вечер!»
Улыбаться – это самое нетрудное из всего. Так всё и горько и забавно, и не совсем реально на новом месте. И неизбежно – при данных обстоятельствах. Ведь нельзя же было подвести Свету – та хлопотала от чистого сердца. И тетрадку ей забыла тогда показать, а теперь-то, наверно, уже и ни к чему. С того памятного дня, как они вдвоем посетили сиятельный кабинет, Надя больше не видела приятельницу. Ну а какие у завлита могут быть дела в гардеробе? Как появится что-нибудь новое, тогда она и придёт.
Не работа, а отработка чистосердечных хлопот. Будто только так и надо – стоять за этим барьером-прилавком, и все! А с тем, что она была едва видна из-за своего прилавка, уж ничего не поделаешь – не вставать же на табурет!
Вообще, разоблачающихся заставало врасплох редкое для такого места, как вешалка, радушие мини-гардеробщицы, и даже если возникал затор, из него не вылетало ни искорки негодования или возмущения; ни единого обидного слова в адрес малопригодного роста или рук. А ведь бывали одежды с такого плеча!.. И надо было достойно исполнить гардеробное танго, не размыкая тесного объятия с полупудовой дубленкой или тулупом – до самой последней точки, до повешения на крюк. Не споткнуться, не рухнуть при этом вместе с ними на пол… Ох, как не хватало для этого порой если не ещё одной пары рук, то хотя бы их величины и цепкости. Вот отдавать номерок было гораздо приятнее, особенно в руки детей – они воспринимали это как нежданный подарок и чувствовали собственную важность в этот момент.
Раньше никаких претензий к собственным рукам у Надежды не было. Прежней её работе они не вредили, наоборот, вполне помогали: листать книги, журналы; держать авторучку, чтобы строчить конспекты, статьи, заполнять формуляры в библиотеках, отвечать на письма научных оппонентов.
Со школьных лет Надя, с виду девочка как девочка – когда дело доходило до физики, химии, алгебры, становилась выше сверстников на голову. «Ястребиное око», брутальнейший из отряда учителей, возвращался в человеческое состояние только в одном случае. Когда у доски отвечала Надя Евфимкина. Ни глумления, ни насмешек, ни убийственного сверкания и впрямь точь-в-точь ястребиных очей. «А кто знает? Скажи! Я его спрошу!» – от каждого из этих восклицаний с интонациями насылающего кару обмирали, окончательно теряя дар речи, и двоечники и хорошисты. Кроме одной учащейся – Евфимкиной. К ней они просто никогда не адресовались. Учитель даже не просил повторять её погромче, хотя голос у неё был тише всех в классе. Он её слышал хорошо.
Может, ученица была влюблена в своего учителя? Вовсе не обязательно. Во-первых, он был стар – лет тридцати, не меньше. Во-вторых, он и учителем-то не казался – с таким пугающе-гордым видом являлся он пред очи тридцати недостойных его прихода лоботрясов. Никто ни разу не видел его улыбки. Наде всё казалось, что то, что он забрёл к ним на урок – какая-то фатальная
