но сделался ужасно нервным и злым, мы его просто боялись. Не дай Бог слово поперек сказать: так хлопнет дверью, что того и гляди коробка из стены вывалится, уже вся штукатурка по периметру обкрошилась. Газетчики, да и жена тоже, пришли к выводу: лучше б, зараза, пил. Промелькнул ровно год, о дате окончания своего безрадостного трезвого существования Арбузников предупредил на работе заранее. Намек поняли. На следующий же день расслабился так, словно хотел восполнить невыпитое…
А журналист Ангарский был классный: в отделе промышленности и сельского хозяйства нужно было разбираться и в том и в другом; много писал об экологии, особенно о состоянии Ангары, которая из-за заполнения водохранилищ почти превратилась в болото, загрязненное промышленными отходами. Это обстоятельство являлось к тому же и его личной драмой: на рыбалку теперь приходилось ездить далеко, на притоки, – в Ангаре и сиг, и хариус перевелись. Очень познавательными были его исторические очерки – Арбузников по образованию историк. И что отрадно для нас, корректоров, писал гладко и почти без ошибок. А еще обладал такой замечательной, на мой взгляд, чертой – отсутствием журналистского снобизма: легко соглашался на стилистическую правку, не считая ее кровной обидой. Да-да, многие пишущие воспринимают в штыки предложенные корректорами стилистические исправления, считая: это не наше собачье дело, писатели ведь они, а мы технари. А сами в спешке порой такого наваляют – без поллитра до смысла не докопаешься, но признаться в этом гордость мешает, и порой приходится проявлять чудеса изобретательности и такта, дабы навести пишущего на мысль исправить построение предложения. Ему же можно было сделать замечание запросто, безо всяких церемониальных танцев:
– Сашка, ты вот тут какую-то фигню написал!
Ангарский своим корявым почерком моментально все «причесывал», а если материал не входил по размеру в предназначенное ему на полосе место, то быстренько делал сокращения без ущерба для содержания, не взвешивая каждое слово на ювелирных весах, иначе говоря, не гонясь за гонораром; а то и, следуя золотому правилу редактуры, вычеркивал сомнительный кусок к чертям собачьим (так сам выражался).
Носился он на «Запорожце» с огромной фарой «во лбу» (для ночной охоты), колеса у которого больше самой машины, а двигатель, наверное, от реактивного самолета. Курил, как паровоз, говорил, что так надо – привык на рыбалке комаров отпугивать. Периодически угощал собственноручно пойманным хариусом, кедровыми орешками…
Соня потом вернулась в Город, но в редакции работал уже другой бухгалтер. Устроилась на радио, но связь с «Таежкой» никогда не теряла. С Сашкой жили долго и временами даже счастливо.
P.S. А заведующего отделом, где трудился Арбузников, звали Валерий Иванович Чемоданов.
Кто труд любит, долго спать не будет
