а всем остальным, кто его отчаянно преследовал, оставалось лишь свалиться в неё, пожав таким образом плоды своего неумения и неготовности летать; президент продолжал находиться в ступоре, нельзя было понять – слушает он волхва или думает о чём-то своем, не желая ни на что отвлекаться. Водову ничего не оставалось, как одному отдуваться за всю Тартарию, избравшую некогда православие своей государственной религией: пресс-секретарь ощущал ответственность, как ненужное бремя, которое взвалено на него кем-то неведомым – да так, что при всём желании нельзя его с себя скинуть; не очень-то понимал он, за что ему всё это, не проще ли прогнать вон этого чиканутого волхва, задвинутого на своих упертых богах и в следующий раз пригласить какого-нибудь более покладистого язычника, но было совершенно ясно, что этот вариант стал невозможен ровно в тот момент, когда этот чертов волхв решил начать кочевряжиться вместе со своими духами и богами – не существующими, по мнению Водова – впрочем, как и все остальные, сколько бы их не напридумывали ловкачи, научившиеся извлекать из этих фантазий немалую выгоду, – поэтому оставалось одно: бить именно в эту точку, надеясь, что фанатизм, каким бы твёрдым он ни был, рано или поздно, сломается под давлением материальной выгоды.
– Я не большой знаток всех этих религиозных премудростей, оппонент для вас никудышный, – постарался Водов своим непрошибаемым спокойствием передавить невозмутимость волхва. – Вам бы с нашим патриархом всея Тартарии святейшим Доримедонтом встретиться. Могу, кстати говоря без шуток, организовать вашу встречу. Языческие и еврейские боги, а также их представители на грешной земле, сойдутся в последней решающей схватке – по-настоящему решающей, ведь проигравшего вместе с его верой и богами ожидает позор и забвение, а победителю достанется всё – весь этот мир с его бесчисленными благами, вся Тартария вместе с вниманием, разумом и сердцем её народа. Что на это скажете, готовы бросить вызов целому патриарху и всей православной церкви?
Водов понимал, что зашёл слишком далеко в своём желании поставить волхва на место, взял на себя слишком много ответственности в ситуации, которая, явно, не благоприятствовала этому: президент находился в каком-то странном ступоре, завороженный то ли бархатным голосом волхва, то ли содержанием его речи, то ли тем и другим, и неизвестно было, как его из этого состояния вывести, способен ли он выйти из него самостоятельно или требуется какое-то вмешательство; лишь слабое изменение наметилось – изредка он едва заметно кивал головой, словно после глубокого раздумья соглашаясь с чем-то; ничего в этот момент Водов не желал сильнее, чем отказа волхва бросить вызов патриарху – ведь это не какой-то там провинциальный попик с грязной бородой до пупа, способный наводить ужас только на местных старушек, а целый прожженный патриарх всея Тартарии, прекрасно образованный, привыкший побеждать в словесных баталиях, абсолютно уверенный в себе и своей миссии, облачённый лишь не
