по-старому. Не хочет никого слушать, а потом приходит плакаться к “мамочке”. Уж сколько я ей говорила, что её мужику только одно нужно, а все без толку. Вот если бы Ванечка мой был жив… – Клавдия Ивановна замолчала.
Старые подружки слишком хорошо знали друг друга, чтобы не уважать воцарившееся после этих слов молчание. Но вот балконная дверь отворилась и на кухню высыпали разгоряченные политическими баталиями мужчины. Их замерзшие уши и блестящие воодушевлением глаза мгновенно развеяли грусть Клавдии Ивановны, но полностью позабыть обо всем заставил Димочка, который кричал, как резаный поросенок из комнаты тети Дуси.
Оказывается, ребята подрались из-за кубиков, которые Димен приятель не хотел отдавать дочке полковника. Проявленная отпрыском Клавдии Ивановны рыцарская самоотверженность обернулась для него кровоточащим носом и одобрением всего мужского населения квартиры. Хотя от бабушки Диме все-таки досталось.
После праздничного ужина виновница торжества отправилась гулять со своими подругами, а взрослые, за игрой в карты, принялись вспоминать о своей молодости, о войне и первых послевоенных годах. Это было воистину героическое время. Димочка с удовольствие слушал их диковинные рассказы. Он с трудом представлял жизнь с постоянной угрозой смерти, жизнь, где к врагам относились нежнее, чем к себе, где убить незнакомого человека, или спасти его от неминуемой смерти было таким же обыденным делом, как радоваться пустой картошке после лебеды и сыроежек. Он восторгался дедовым описаниям боев и ночных переправ, сладкому отдыху в еловых лесах и в разбитых, сожженных городах. Он удивлялся бабушкиным рассказам о “мирной” жизни, когда они делили стол и кров с немцами на оккупированной территории, причем добряки-пехотинцы запросто помогали оставшимся без мужчин женщинам по хозяйству. Это было трудно представить Дмитрию, выросшему среди городского комфорта и спокойной предсказуемой жизни. Его приятная лень, которой он часто придавался, на фоне этих рассказов казалась эфемерной иллюзией, и, наоборот, воспоминания стариков дышали такой горячей жизнеутверждающей силой, что порой становилось обидно, будто его лишили настóящей жизни. И, хотя он слышал постоянно ото всех взрослых: “Не дай Бог тебе столкнуться с войной”, – это действовало скорее интригующе, чем пугающе.
Не имея возможность увидеть опасность войны воочию, он моделировал её в своих играх. Он часто приходил в выходные на работу к деду, который служил начальником охраны строительного управления, и бродил по огромной территории, превратившейся в фантастическую пустыню с грудами стройматериалов, с чистым лабиринтов коридоров административных зданий и, главное, с непонятно зачем вырытым карьером, заполненным железобетонными плитами, галькой, гигантскими трубами и прочим строительным мусором. На дне этого исполинского карьера со временем образовалось озеро, в котором Дмитрий обожал топить камушками отработавшие лампы дневного света, что лежали там же в деревянных ящиках. Они, как всплывшие подводные лодки, от меткого попадания с шумом переламывались на двое, выпуская белое облачко, а
