и в последние два года, кажется, не звонил вообще.
– Да, – сдавленно отвечает Ева.
– Привет, ма… мммм… милая, – гнусит трубка, и отвращение, сжавшее желудок Евы, становится настолько сильным, что она забывает об отвращении к себе.
– Кажется, у меня есть имя, – говорит она, – если ты забыл этот факт.
В прошлый их разговор он назвал её «дорогая», да ещё заявил, что при таких тратах на себя она вот именно что дорогая. Юморист, блин. Мамкин стендапер, бабкин стартапер.
– Да я просто это… ну… я просто поделиться хотел, – смущённо басит трубка. – Михал Петрович сказал, я это офигенно придумал. Прямо как у сестёр тен Бом.
– Твои познания в области порнофильмов, – сухо отвечает Ева, – меня совершенно не интересуют.
– Да каких порнофильмов, ма… Ева, ну ты чего, про сестёр тен Бом не знаешь? Сёстры тен Бом – это такие, ну, меценатки, как это ещё сказать. Михал Петрович говорит, они в войну евреев прятали, но дело не в этом. Он говорит, они после войны помогали пострадавшим от нацистов, построили такой типа приют, чтобы они в этом приюте цветы сажали, вот. А мы расчистим ту свалку всякого дерьма за нашей клиникой, и пусть сажают там. Трудотерапия, ну, ты же понимаешь.
– Я не понимаю, по какому праву ты присвоил себе клинику, – закипая ненавистью, шипит Ева, – и к тому же из твоего бессвязного рассказа не улавливаю, кто именно собирается сажать цветы за свалкой.
– Да ну ма… ну Ева, ну чо ж Михал Петрович-то сразу всё понял? Пациенты, конечно. Наши… то есть ваши пациенты будут сажать цветы. И поправляться.
– То есть, – очень медленно произносит Ева, – ты отвлекаешь от работы главного врача клиники, где я заведую отделением, забивая ему мозг своими идиотскими идеями о том, чтобы психически нездоровые люди сажали цветы за свалкой?
– Да ну ма… ну Е… ну ё….
– Если тебе настолько нечем заняться, – заключает Ева так же медленно, – постарайся по крайней мере не наносить ущерб работе клиники и моей карьере.
Трубка что-то растерянно хлюпает, но Ева уже сбрасывает звонок. Она даже голос на него не повысила. Она прекрасный специалист и тактичный человек. И, по сравнению с её собственной, вполне неплохая мать.
Е значит евгеника
В день, когда ей исполнилось восемнадцать, она проснулась в семь часов и сразу же рванула в паспортный стол – ещё ждать пришлось два часа, пока откроют. Сонная, в пергидрольных кудряшках паспортистка посмотрела на неё как на идиотку и сказала – слушайте, вам через два года так и так менять, потерпите уж два года, а? Ева в ответ тоже посмотрела на неё как на идиотку – этот взгляд она уже очень хорошо усвоила. Ещё два года ходить в Дуняшках, ещё чего не хватало.
Вместе с именем пришлось сменить и отчество, потому что Ева Федотовна смотрелось уже совсем анекдотично. Сначала ей
