себе. Папину картину? Мамино пальто?
Я медленно скольжу по незнакомой квартире, в темноте ещё более незнакомой. Я вижу очертания неизвестных предметов мебели. Я вспоминаю, что у меня на мобильном был фонарик, и вспоминаю, что у меня уже два года как нет мобильного. Впрочем, я могу ориентироваться на ощупь.
Пальцы медленно гладят лакированный фасад кухонного гарнитура. Интересно, думаю я, какого он цвета и где теперь прежний, лазурно-голубой. Папа, конечно, без проблем бесплатно отдал бы его в хорошие руки, а мама, конечно, попыталась бы получить с этого какую-то выгоду. Дело не в деньгах, которых у родителей, судя по всему, по-прежнему хватало, даже несмотря на меня. Дело в маминой слабости извлекать выгоду из всего, из чего её только можно извлечь. Мама, если только она за это время не изменилась до неузнаваемости, никогда не упустила бы возможности продать старую мебель на Авито хоть за тысячу – интересно, сейчас ещё существует Авито? Интересно, сейчас ещё существуют тысячи?
Видимо, вот что я хочу понять: как изменился мир. Я слышала что-то по поводу пандемии, из-за которой родителей ко мне какое-то время не пускали, но сколько это длилось, я не помню. Говорю же, день сурка. Наверное, что-то изменилось с точки зрения политики, но политикой я никогда особенно не интересовалась, в отличие от мамы. Впрочем, если я захочу выяснить что-то об этом или о современных модных тенденциях, она мне расскажет – надо только дать ей понять, что я всё та же, что я готова слушать и слышать. Но что я пытаюсь выяснить сейчас, и почему мне так страшно?
Я сжимаю незнакомую круглую дверную ручку мокрой и липкой рукой, тяну на себя. Дверь распахивается, и я понимаю, что я в ванной. Ощупываю холодный мрамор и понимаю, что папа всё же убедил маму поставить ванну вместо душевой кабины. Молодец, пап, думаю я и пытаюсь улыбнуться, но у меня ничего не выходит; тогда я кончиками пальцев растягиваю рот и тут же вздрагиваю.
Рот у неё такой, что она может банан поперёк сожрать.
Зеркало, думаю я, мне срочно нужно зеркало. В ванной оно должно быть. Я толкаю дверь, и тонкая полоска лунного света заползает из кухни в ванную, высвечивает силуэты. Ага, у стены стоит тумбочка, значит, на стене должен быть выключатель. Я хватаюсь за какой-то крючок, скидываю на пол полотенце, поднимаю, утыкаюсь лицом в пахнущую лавандой мягкость. Натыкаюсь на что-то большое, судя по всему, стиральную машинку – зачем же они сюда её переставили? – и на пол, тоненько звякнув, падает что-то ещё. Так, если здесь машинка, значит, зеркало на прямо противоположной стене. Это же логично.
Рука сама упирается в выключатель. Есть!
Над незнакомым зеркалом включается подсветка, и я впервые за пять с половиной лет вижу себя.
И вижу, что я всё правильно предполагала.
Я всегда была худой и невысокой, в отца. За эти два с половиной года я ссохлась так, что старая футболка, которую папа достал из шкафа, теперь болтается на мне как на вешалке. Я приподнимаю
