зашагал прочь, Кальбин зашёл в кабинет и обратился к Авелону.
– Приветствую господин Авелон! Разрешите доложить.
Авлон стоял, повернувшись спиной, активно рыская по полкам на стеллаже. Он обернулся, прежде, чем ответить.
– А, это ты, Кальбин. Тебе можно, что стряслось?
– Незурим. – Коротко ответил тот.
Авелон резко прервал своё рыскание, замерев на мгновение.
– Почему-то, что угодно бы не произошло, неважно когда или где, я снова и снова слышу это имя. Гельмут уже доложил мне о происшествии. Я допрошу его. Если это всё, тогда…
– Если разрешите, не всё… я хотел бы рапортовать о произошедшем прямо сейчас. Наш отряд нашёл его в крепости Блестицы.
– Что, всё настолько плохо? – Авелон спросил, не ожидая ответа. – Раз так, давай сделаем по-твоему. – Авелон сел за стол. начал доставать бумагу для и перо. Кальбин сел напротив, ожидая чего-то.
– Что, примешь рапорт без записей и документов?
– Но ведь ты пришёл сюда не ради этого, не так ли? Ты хочешь поговорить о Незуриме, а не давать рапорт.
Кальбин уже давно знал Авелона, но никак не мог привыкнуть к этим особенностями грехоборцев. Всё то те знают наперёд и всех видят насквозь.
– Да, хотел погорить о нём.
– Я знаю, что ты его недолюбливаешь.
– Я бы сказал иначе, но будем считать, что так.
– И я хотел бы попросить за него…
– Не смотря даже не то, что не знаешь, что он сделал и виноват ли он в чём-то, потому что он тебе не рассказал. – Авелон читал Кальбина, как открытую книгу.
Местами это даже раздражало. Казалось, что и говорить с ним нет нужды, он и так всё знает.
– Ты так хочешь защитить его и даже сам не знаешь от чего.
– Я тоже умею подмечать странности поведения, не только же ты.
– И чем же я могу помочь?
– Я знаю, что ты не любишь его, но он не раз спас мне жизнь во время последней кампании против одержимых. И не только мне. Там явно произошло что-то странное. Я не знаю, как он выжил, он ничего не хочет рассказывать. Не могу понять, что у него на уме, но чтобы он тебе не рассказал, прошу, прояви снисходительность.
– Ты ведь знаешь, что я не судья. Если он что-то натворил, судить его будут священнослужители.
– Я не могу просто оставить его. Ещё со времён семинарии всегда сильнейший, быстрейший, самый способный, рассудительный, выглядел не хуже Аполлона с античных изображений – он был первым, лучшим из всех. И задавал высокую планку, по которой мерили остальных. И это подарило ему дурную славу. Сначала его посчитали выскочкой, а со временем стали остерегаться, потому что никто не осмелился поставить на место. Он превратился в изгоя из-за своих талантов. Но я запомнил один день, который показал всем, что он лучше не только талантами.
– Вот оно что. И что же это был за день?
Кальбин на мгновение ушёл в себя, желая пересказать всплывающие в памяти события.
– Амилус,
