чего ты этого своего хахаля сразу к нам не привела? Ещё и во дворец потащила? Чего тогда уже сразу не в штаб Армады? Голову напекло тебе, а, девка?
Я только вздохнула, как бы мои пути с орденом теперь не разошлись.
– Надо его из-под стражи вытащить. Очень надо! – только сказала я.
– Так сама знаешь, если бы вы сразу к нам пришли, то вообще проблем бы не было, а теперь он уже в тюрьме. Дождалась бы уже, когда ему башку отрубят.
– Кто там ему башку отрубит? – вскинул голову Бен. – За такое вешают!
– Молчи уже, – хмыкнула Маретт, – говорю, башку отрубят.
Показалось, пол под моим ногами содрогнулся, но я устояла.
– Повесят!
– Да нет же, башку отрубят! Как этому, тому, как его там?
– Повесят его! Говорю тебе.
– Башку не отрубят! – встрял между ними Растен, наш мастер судебных дел. – Сейчас его до глубокой ночи без воды и еды в кандалах продержат, потом, – он зашагал по столу двумя пальцами. – в специальную комнату вытаскивать признание раскалёнными щипцами. Потом будет символический суд, без нашего участия он продлится не больше минуты, а с рассветом повесят. За нападение на слугу закона вешают.
Я почувствовала лёд на загривке, меня передёрнуло.
– Тише вы! – крикнула Маретт. – Не терзайте девке душу! Не видите, у неё, итак, сердечко трепыхается! Кеита, ты садись, садись. Не отдадим мы твоего болвана в лапы палачам.
– Мы своих не бросаем, что важно для одного, важно для всех! – сказал Эрун.
– Да, Кеита, – снова заговорил Бен, – орден всё уладит. Никто его не тронет, что он, собственно, сделал?
Растен откашлялся:
– Ну… Парализовал стражников. Ладно, я буду настаивать, что это не атака. А вот то, что капитану последние зубы выбил и нож показал… – он снова откашлялся. – Хотя, я так понимаю, капитан упомянул старовековую ересь ещё и, фактически, в отношении чужестранной гостьи. А это уже аргумент, если Кеита пригрозит написать жалобу, он сразу же забудет об этом инциденте. В итоге… – он задумался, – Каторгой обойдёмся. Дальше очередь Бена, да, Бен? – он кивнул в сторону товарища.
Бен, уже начавший что-то пить, резко оторвался от своей деревянной кружки и закивал:
– Никаких проблем. Уже через пару месяцев в обычную тюрягу переправим. Пару лет отдохнёт и на свободу! – кружка снова закрыла половину его лица.
Я не отвечала, перед глазами проносились жуткие картины, меня мутило.
– Вот видишь, не о чем волноваться! – Маретт подошла ко мне.
– Я лично буду на суде, – продолжал Растен, – можешь не сомневаться. Главное, напиши мне его полное имя. Желательно, ещё его отца и матери, – он сдержал усмешку. – Маретт, дай пергамент и чернила. – Если у него в роду какой-нибудь захудалый аристократишка найдётся – то вообще замечательно!
Я стиснула зубы. Шесть человек, не моргая, уставились на меня. Что-что, а врать я не умею, говорят, на моём лице все мысли "написаны".
– В
